|
|
| |
Сообщение: 87
Зарегистрирован: 29.03.08
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
1
|
|
Отправлено: 23.07.08 14:54. Заголовок: КУЛЬТУРА И БЫТ XIV — ХV ВВ.
Развитие культуры обусловлено главными моментами, характерными для эпохи: раздробленностью и ордынским игом. С первым из них связано появление многих местных культурных центров, известное “сужение горизонта” в сравнении с культурой предшествующего времени, со вторым — страшный урон культурным ценностям, упадок культуры и затем ее возрождение в эпоху национального подъема — во времена Куликовской битвы и образования единой России.
Фольклор. Устное народное творчество — былины и песни, пословицы и поговорки, сказки и заговоры, обрядовая и иная поэзия — отразило представления русских людей о своем прошлом, окружающем мире. Былины о Василии Буслаевиче и Садко воспевают Новгород с его бурной городской жизнью, торговыми караванами, плывущими в заморские страны.
Именно в эти столетия окончательно складывается киевский былинный цикл о Владимире Красное Солнышко, в образе которого угадываются черты двух великих русских князей: Владимира Святославича и Владимира Мономаха; об Илье Муромце и других богатырях земли Русской. В былинах кроме фактов древнерусской истории отражаются и более поздние события, связанные с ордынским нашествием и игом: битва на Калке, победа на поле Куликовом, освобождение от ига Орды.
Фольклорные черты имеют многие сказания — о битве на Калке, о разорении Рязани Батыем и Евпатии Коловрате, защитнике Смоленска Меркурии, “Задонщина” и “Сказание о Мамаевом побоище”. Историческая песня о Щелкане Дудентьевиче рассказывает о восстании тверичей против Чол-хана и его отряда:
“И бысть между ими бой. Татарове же, надеющися на самовластие, начаша сечи. И абие стекашася человеци и смятошася людие, и удариша в колоколы и сташа вечием. И поворотися весь град, и весь народ том часе собрашася, и бысть в них замятия. И кликнуша тверичи и начаша избивати татар...”
В песне, с одной стороны, довольно точно изображен ход восстания 1327 г., а с другой — игнорируется тот факт, что татары в конце концов отомстили тверичам. Составители песни, не принимая это обстоятельство во внимание, исходя из правоты народа, утверждают иное: “Ни на ком не взыскалося”.
Литература. Историческая мысль. В литературе большое место заняли героическая и “житийная”, или биографическая, темы. В ряде воинских повестей рассказано о нашествии татаро-монгол, борьбе с ними храбрых русичей. Защита родной земли, бесстрашие в борьбе с ее врагами, захватчиками — постоянный их мотив:
“.Путче нам смертию живота купити, нежели в поганой воле быти”.
Возвышенную и патриотическую повесть об Александре Невском написал его дружинник. Он воспевает “мужество и житие” своего героя — “великого князя нашего и умнего, и кроткого, смысленого, и храброго”, “непобедимого николи же”. Описывает битвы, выигранные “многомысленным” полководцем, его поездку в Орду и кончину.
Позднее на основе этой повести создано “Житие святого Александра Невского”. Его герой изображен идеальным правителем, подобным библейским и римским героям: лицом подобен Иосифу, силой — Самсону, премудростью — Соломону, храбростью — римскому императору Веспасиану.
Под влиянием этого памятника подверглось переделке житие Довмонта, псковского князя XIII в., победителя литовских князей и ливонских рыцарей: краткая и сухая ее редакция превратилась в пространную, наполненную возвышенными и живописными описаниями подвигов псковского героя.
Другие повести и жития посвящены князьям, погибшим в Орде:
Васильку Константиновичу ростовскому, Михаилу Всеволодовичу черниговскому, Михаилу Ярославичу и Александру Михайловичу тверским и др. Все они представлены как неустрашимые защитники христианской веры, т. е. своей земли, народа.
Со второй половины XIV в. значительно число произведений говорит о борьбе с Ордой — Куликовской битве {“Задонщина”, летописные повести), Тохтамышевом разорении 1382 г., “приходе” на Русь Тамерлана, нашествии Едигея.
Особое место среди этих памятников занимает “Задонщина”. Ее автор, Софоний Рязанец, рассматривает события 1380 г. как прямое продолжение борьбы Киевской Руси со степными хищниками-кочевниками. Недаром образец для него — “Слово о полку Игореве”, которое повествует о походе Игоря Святославича, князя новгород-северского, на половцев в 1185 г. Победа на Куликовом поле—возмездие за поражение на Каяле-реке. Из “Слова” Софоний заимствует образы, литературный стиль, отдельные обороты, выражения.
Высокие образцы народно-поэтической речи дают и другие московские памятники XIV — XV столетий. Таков лирический плач “Повести о разорении Москвы ханом Тохтамышем”'. “Кто бо не носплачется таковыя погыбели славного града сего”. В разоренной столице, продолжает автор, царили “плач и рыдание, и вопль мног, и слезы, и крик неутешимый, и стенание многое, и печаль горькая, и скорбь неутешимая, беда нестерпимая, нужа ужасная, и горесть смертная, страх, ужас и трепет”.
В житиях митрополитов Петра, Алексея прославляется деятельность этих сторонников Москвы. Они полны описаний подвигов и чудес, связанных с их именами. В Новгороде Великом составлялись сказания, жития местных святых — Моисея, Евфимия, Михаила Клопского. То же — ив других землях.
Ведущее место в литературе и исторической мысли занимали летописи. После перерыва, вызванного Батыевым нашествием,
летописное дело возобновляется, более или менее быстро, при дворах князей, на митрополичьей и епископских кафедрах. Летописи велись уже в 30—40-е гг. XIII в. в Ростове Великом, Рязани, затем во Владимире (с 1250 г.), Твери (с конца XIII в.). Продолжалось летописание в Новгороде и Пскове.
Во всех летописях отразились местные интересы, взгляды князей и бояр, церковных иерархов; иногда — взгляды простых, “меньших” людей. Таковы, например, записи одной из новгородских летописей о мятеже середины XIII в.:
“И рекоша меншии у святаго Николы (у церкви Николы Чудотворца.—В. Б.) на вечи: “Братье! Ци како речеть князь:
“Выдайте мои ворогы!” И целоваша святую Богородицю (икону Богоматери.—В. Б.) меншии,—како стати всем, либо живот (жизнь.—В. Б.), либо смерть за правду новгородьскую, за свою отчину. И бысть в вятших съвет (совет богатых, знатных.— В. Б.) зол,— како победити меншии, а князя ввести на своей воли”.
Речь в этом отрывке идет о восстании, в ходе которого новгородцы разделились надвое—“меньшие” (бедные) против “больших” (богатых); если первые противостояли вторым и князю, то вторые стремились “победити” первых, а князя держать “в своей воле”. Характерно то, что “за правду новгородьскую, за свою отчину”, т. е. за интересы Новгородской земли, стоят, по этой записи, именно “меньшие”, а не “большие” люди.
Составление летописей и других сочинений, переписка рукописей переживают подъем со второй половины XIV в. Постепенно ведущее место переходит к Москве. В самой столице, ее монастырях (Симонов, Андроников и др.), Троице-Сергиевой обители в это и более позднее время переписывается большое число рукописей духовного и светского содержания (Евангелия, летописи, жития святых, слова, поучения и др.).
В московских летописных сводах конца XIV — XV в. проводятся идеи единства Руси, киевского и владимирского наследия, ведущей роли Москвы в объединении русских земель и борьбе с Ордой. Изложение мировой истории, с включением и русской, дается в “Русском хронографе”.
Свои летописи вели в Твери, Нижнем Новгороде, Рязани и других центрах. Все они, как и московские памятники, начинают изложение с “Повести временных лет”. Тем самым они подчеркивают преемственную связь с древнерусской книжностью, продолжают ее традиции. В подавляющем большинстве летописей, помимо отражения своих, местных забот и интересов, звучат общерусские мотивы, используются записи из других, “не своих” летописных центров. Естественно, что тверской летописец исходит из того, что именно его город, земля могут и должны возглавить Русь, собирающую воедино свои земли. Так же думали и другие летописцы.
Летописям придавали большое значение в обосновании исторических прав тех или иных князей, политических центров.
Недаром Иван III, отправляясь в поход против Новгорода в 1471 г., взял с собой дьяка, умевшего читать старые летописи, он должен был обосновать с их помощью права своего государя на русские земли как отчину его предков, великих князей киевских.
Зодчество, живопись. Андрей Рублев. Возведение деревянных построек — изб и хором, часовен и церквей — возобновилось после мон-голо-татарского нашествия довольно быстро — жизнь требовала жилья и храма, хотя бы и самого скромного. Каменные здания появляются в конце XIII в. В XIV—XV вв. их число намного увеличивается. До нашего времени сохранились церкви Николы на Липне под Новгородом (1292 г.), Федора Стратилата на Ручью (1360 г.). Спаса на Ильине улице (1374 г.) и других в самом городе.
В городах и монастырях строят каменные стены, другие крепостные сооружения. Таковы каменные крепости в Изборске, Орешке и Яме, Копорье и Порхове, Московский Кремль (60-е гг. XIV в.) и т. д. В Новгороде Великом в XV в. построили комплекс зданий Софийского дома — резиденции архиепископа (Грановитая палата, часозвоня, дворец владыки Евфимия), боярские палаты.
Церкви и соборы обычно расписывались фресками, в алтарях и на стенах развешивали иконы. В летописях иногда приводятся имена мастеров. В одном из московских летописных сводов, к примеру, записано: Архангельский собор расписывали (1344 г.) “русскыя писцы... в них же бе старейшины и начальници иконописцем — Захарья, Иосиф, Николае и прочая дружина их”.
Среди мастеров, работавших в Новгороде, особенно прославился Феофан Грек, или Гречин, приехавший из Византии. Его фрески в церквах Спаса на Ильине, Федора Стратилата поражают величественностью, монументальностью и большой экспрессией в изображении библейских сюжетов. Работал он и в Москве. Епифаний Премудрый, составитель житий святых, величал Феофана “преславным мудрецом”, “философом зело хитрым”, •“изографом нарочитым и живописцем изящным в иконописцах”. Он пишет, что мастер работал в свободной, легкой манере: стоя в церкви на подмостках и накладывая краски на стены, в то же время беседовал со зрителями, стоявшими внизу; а их собиралось всякий раз довольно много.
Высшей степени выразительности, совершенства русская фресковая живопись и иконопись достигли в творчестве гениального Андрея Рублева. Он родился около 1470 г., стал монахом Троице-Сергиева, затем московского Спасо-Андроникова монастыря. Вместе с Феофаном Греком и Прохором из Городца расписывал стены Благовещенского собора Московского Кремля; затем, на этот раз в сотрудничестве с другом Даниилом Черным,— Успенский собор во Владимире. Позднее они же работают над фресками и иконами для троицкого собора Троице-Сергиева монастыря. В конце жизни мастер трудился в Андроньеве, где умер и похоронен (около 1430 г.).
Творчество Андрея Рублева высоко ценили уже в XV—XVI вв. По словам современников и близких по времени потомков, он — “иконописец преизрядный и всех превосходящий в мудрости”. Епифаний Премудрый, ученик Сергия Радонежского и автор его жития, поместил в последнем миниатюры с изображением Рублева (художник на подмостках пишет настенную икону Нерукотворного Спаса, погребение Рублева монахами).
Эпоха национального подъема времени борьбы Дмитрия Донского, Москвы с Ордой, Куликовской победы, успехов в деле объединения русских сил отразилась в творчестве великого художника — мир его образов, идей звал к единению, согласию, гуманности.
Самая известная его работа — “Троица” из иконостаса упомянутого'Троицкого собора. Написанная в античной традиции,
она глубоко национальна по мягкости и гармоничности, благородной простоте изображенных фигур и прозрачности, нежности красок. Они отражают характерные черты русской природы и человеческой натуры. Они присущи и другим иконам и фрескам — “Спасу”, апостолам, ангелам. Творчество великого художника высоко ценили потомки — о нем упоминают летописи, его иконы дарили влиятельным людям, князьям. Стоглавый собор 1551 г. повелел “писати иконописцем иконы... как писал Андрей Рублев и прочие пре-словущие (известные, прославленные.—В. Б.) иконописцы”.
В XV в. на иконах, помимо традиционных сюжетов из Библии, житий святых, все чаще появляются пейзажи (леса и горы, города и монастыри), портреты (например, на иконе “Молящиеся новгородцы”—портрет боярской семьи), батальные сцены (например, победа новгородцев над суздальцами на одной из новгородских икон).
Быт. Деревянная в основном Русь часто страдала от пожаров, войн, междоусобиц. Поэтому не сохранились избы, хозяйственные постройки той эпохи. Имеются лишь их изображения на миниатюрах летописей да археологические остатки.
Изба русского человека добатыевой поры — деревянная, с такими же полами, с двускатной крышей, тесовой или соломенной. Глинобитная печь (у богатых—из кирпича), стоявшая в избе, топилась по-черному. Под полом вырывали яму для хранения продуктов. Окна делались под потолком — через них выходил печной дым; закрывались они заволоками (заслонками) из дерева (волоковые окна).
Бедные селяне и горожане делали избу-полуземлянку: вырывали в земле выемку, над ней ставили каркас из дерева, который обмазывали глиной. По сделанным в грунте ступеням спускались вниз, перед входом стояло крыльцо. Печь, глиняная, куполообразная по форме, стояла в углу; топилась она по-черному.
Деревянная “срубная” изба, стоявшая на земле, имела нередко подклеть — нижнее помещение для скота, имущества. Хозяева более или менее состоятельные жили наверху — в горнице (на горе, вверху). Еще более богатые имели клети с подклетями— летние помещения, неотапливаемые; в них жили летом, хранили вещи. Горницу, имевшую не волоковые, а “красные” окна, пропускавшие больше дневного света, звали светлицей. Они имелись у богатых хозяев — обычно для женщин, которые занимались здесь шитьем, вышиваниями. Наконец, в очень богатом
доме имелся третий ярус — терем. В верхние ярусы вела наружная лестница. Перед входом в жилые помещения предусматривались сени.
В домах стояли деревянные столы, скамьи; вдоль стен — лавки;
у князей, бояр, в монастырях — еще и табуретки, украшенные резьбой, живописью, с подушками и валиками; под ноги ставили маленькие скамеечки.
Избы бедняков по вечерам освещали деревянными лучинами. Их вставляли в печную щель. У богатых для лучин имелась металлические светцы. Употребляли и сальные свечи—в деревянных или металлических подсвечниках, стоявших на столе.
Простолюдины носили короткие рубашки из домотканого сукна и беленого холста, стянутые по талии поясами; это и естественно для пахаря, рыболова, ремесленника, занятого тяжелой работой. Для зимы они имели меховую одежду — медвежью (считалась “простонародной”) шубу. Деревенские жители носили лапти из лыка, городские — кожаную обувь.
Археологи добыли во время раскопок немало женских украшений: серьги, височные кольца, шейные гривны, бусы (из сердолика, хрусталя), браслеты, перстни, пряжки, пуговицы;
у мужчин были пряжки для поясов, пуговицы да еще цепи.
Больше дошло до нас сведений об одеждах богатых людей. Они изображаются на миниатюрах и фресках, перечисляются в княжеских завещаниях. Как правило, одежды — длинные, до пят; по подолу, у обшлагов и ворота украшены вышивкой, драгоценными каменьями. Довольно много разновидностей этих одеяний:
у мужчин — шуба, кожух, опашень, однорядка; у женщин — шуба, опашень, летник, кортель, телогрея. Делались они из привозных сукон, бархата, атласа, камки. Украшались отложными широкими воротниками (“ожерелья”), соболями, шитыми по шелку драгоценными камнями, жемчугом.
Мужчины и женщины носили украшения — перстни и мониста, цепи и пояса с пряжками из золота и серебра, сапоги с накладным жемчугом, женские серьги и венцы с “рясами” из жемчуга и др.
Даже некоторые монахи были склонны к роскоши: носили “немецкое платие”, “с пухом шубы”, за что их обличали миряне. А священники жаловались, что молодые люди из мирян носят дорогие одежды, драгоценные каменья, красят, как женщины, щеки, носят красные сапоги, шитые шелками, очень тесные — до того, что вынуждены “великую нужу терпети”. Под одежду в плечах кладут деревяшки, чтобы казаться выше ростом. Да “и ина много понуждаються творити неполезна”. У женщин — и того больше ухищрений: без меры белят и красят лицо, “чернят глаза”, выдергивают свои брови, приклеивают другие и “выспрь возводяще", т. е. вверх их выводят. Чтобы сделать голову круглой, по тогдашней моде, изменяют ее форму, манипулируя волосами.
Посуду делали из дерева и глины. Варили в железных и медных котлах. Но металлическая посуда имелась прежде всего у бояр
и князей. Помимо медной и железной посуды употреблялась оловянная, серебряная и золотая.
Еду составляли прежде всего блюда из ржи, пшеницы, ячменя. Ржаной хлеб ели простые люди, пшеничный — богатые. Зерно чаще всего мололи ручным способом — дробили его в больших деревянных ступах (из целого ствола), потом растирали на ручных жерновах; наконец, просеивали через решето. Тесто замешивали на теплой воде (“укроп”), пекли на закваске (“квас”). Обычные хлебы звали “ковригами”, получше — “пирогами”; хлеб круглой формы—“калачом”. Из пшена (проса) варили кашу, ели, приправляя ее медом; из овсяной и гороховой муки — кисели.
Из овощей употребляли капусту, в свежем и квашеном виде, и морковь, репу и редьку, свеклу и огурцы, лук и чеснок, тыкву и др. Мясо — говядина, свинина, баранина, реже птица — на столе бедного человека появлялось нечасто; гораздо доступней была рыба. Из молочных продуктов употребляли масло, молоко, творог (называли его и сыром).
Еду приправляли солью, растительным маслом, которое делали дома (с помощью деревянного жома), укропом, перцем и др. Соль была дорога, ею нередко спекулировали купцы, даже князья.
Дома изготовляли хлебный квас, пиво, мед (разбавляя его водой, подвергали брожению). Ели яблоки и груши, вишни и сливы, смородину и лесные орехи.
Богатые люди ценили хороших специалистов-поваров за их “хитрость” — умение приготовить “сладкие сняди”, устроить “многоразличные трапезы”, продолжавшиеся долгое время, по нескольку часов. На них пили домашние меды, пиво, “заморские” вина.
Подобные пиры устраивали не только знатные, но и простые люди — по церковным праздникам, в связи с древними обрядами. Например, в четверг на страстной неделе (перед Пасхой) устраивали трапезу в память по умершим. Топили баню, в ней вешали полотенца и ставили кушанья. Души умерших (“навьи”) могли помыться и покушать. Потом ели присутствовавшие, поминали тех, кто ушел в лучший мир.
На Пасху, Петров день, Николин день, храмовые праздники делали складчину — мирской пир. Для него заранее всем миром варили мед и пиво, готовили всякую снедь. В подобной братчине (общем пире) участвовали все жители села, деревни, улицы;
в летнее время — под открытым небом, около церкви; зимой — в доме у священника или в мирском помещении.
На пиршественные столы ставились большие деревянные ковши с пивом и медом; по краям висели маленькие ковшики, которыми и черпали напитки. На пирах заводили пение и пляски под музыку. Подобные “бесовские игрища” нередко осуждались священниками в их проповедях и поучениях. Так, “Слово о богаче и Лазаре” сообщает о “веселии многом” на пиру у богатого человека,
с гуслями и свирелями, песнями и плясанием, которые устроили “смехотворны” и “празднословны”. Частыми гостями на тех праздниках были скоморохи — лицедеи.
Игумен псковского Елеазарова монастыря Памфил писал в 1501 г. об “игрищах”:
“Егда бо приходит Велий (Великий.—В. Б.) праздник, день Рождества Предтечева (Рождества Иоанна Предтечи.—В. Б.), и тогда, во святую ту нощь, мало не весь город взмятется и взбесится... Стучат бубны и глас сопелии и гудут струны; женам же и девам плескание (взмахивание руками.—В. Б.) и плясание;
и поют всескверные песни”.
Народные праздники, носившие нередко языческий характер, имели место и в эти столетия, и до них, и после них; подобные бурные “игрища” были устойчивым явлением, сохранили дохристианские черты и дожили до XX столетия.
В христианской вере мирян, особенно “простецов”, наряду с христианскими догмами присутствовали остатки языческих верований, обрядов, народных бытовых традиций. Священников возмущали не только “игрища бесовские” по праздникам, но и поведение верующих в церкви — многие из них стоят в шапках, платье у них не подпоясано, разговаривают во время службы, парни перемигиваются с девами. Безуспешным было и осуждение церковью “конских ристаний” и “охоты” (с птицами, собаками) знати.
В семье и общественных делах женщины пользовались уважением. Они владеют имуществом, выступают в защиту своих интересов на судебных заседаниях, участвуют вместе с мужчинами в празднествах. Дети должны, как говорят княжеские завещания, почитать мать, как и отца. После кончины мужа вдове необязательно постригаться в монахини, что в более поздние времена становится правилом.
Княгини принимали послов, беседовали с ними, улаживали споры между князьями. Женщины из простонародья участвовали в полевых работах, ремесленных и торговых делах.
|
, собор Саввино-Сторожевского 
- участник сейчас на форуме