ПРАВИЛА: правил никаких НЕТ - каждый может свободно выражать свое мнение в цивилизованной форме кириллицей, латиницей или любым другим шрифтом, понятным для остальных, помня при этом, однако, что употребление не нормативной лексики, а также оскорбительный или унизительный тон высказываний приведут к немедленному изъятию записи администрацией форума.
Сообщение: 24
Зарегистрирован: 29.03.08
Откуда: Россия, Москва
Репутация:
0
Отправлено: 09.04.08 06:26. Заголовок: отрывок из повести
ОДНА СЛЕЗА, ОДНА УЛЫБКА…
Провинциальная повестушка
Мы будем вместе непременно Пусть даже впереди все зыбко, Ведь наша жизнь попеременно – Одна слеза, одна улыбка…
Стихотворение, которое я написал специально для Люськи, кажется, в девятом классе. А, может, уже в десятом? Или еще в восьмом…? Нет, точно – в девятом.
СТАРИК БАЗИЛЕВИЧ, Я И ДРУГИЕ
Последние семь лет по понедельникам и средам старик Базилевич приходит утром, а по пятницам – вечером, и после бритья обязательно горячий компресс желает. Так вот, это была пятница, и наши старинные ходики с хриплым боем как раз отстукали пять часов. Старик Базилевич встал с кресла, глянул в зеркало, повертел головой и, взяв меня двумя пальцами за полу халата, как обычно торжественно сказал: - Витэ-эк, ты – гэ-эний! Я как обычно улыбнулся и пожал плечами – дескать, пустяки! – но не сдвинулся с места, ожидая следующих слов, которые на память знаю, потому что старик Базилевич всегда говорит их по пятницам, чтобы сделать приятное и посмешить нас. - Сорок лет с плеч долой – снова стал я молодой! А где это наша Бронечка?! Пойду-ка я к ней посватаюсь… И смешной походкой, как у Чарли Чаплина, он направился к Броне, напевая сквозь зубы: «Когда я на почте служил ямщиком». - Ай, ну что вы такое говорите, Казимир Адамыч, - засмущалась Броня и отложила вязанье. – Скажите лучше: это, правда, что ваша внучка выходит замуж за артиста? Вот так. Теперь я могу отойти к кассе и выписать счет. А старик Базилевич и, правда, всю жизнь трудился на почте. Потом его проводили на пенсию, и теперь он каждый вечер ходит на спевки в хор ветеранов труда при райсобесе, а по праздникам выступает в разных концертах самодеятельности – ну, в нашем дворце культуры и поет свою любимую песню про то, как он служил ямщиком. Все уже сто раз ее слышали, но старик Базилевич принципиально не разучивает новых. Он говорит, что у каждого человека должна быть своя песня – одна на всю жизнь. И что интересно: ему всегда долго хлопают, вроде он какой-то народный артист, и даже на бис просят повторить. Из всех клиентов один старик Базилевич всегда называет меня «Витэк», и это вообще правильно, потому что мое настоящее имя – Витольд, хотя еще со школьных лет все зовут меня Виктором, и я уже к этому привык… Говорят, что Броня была когда-то до смерти влюблена в Янека, сына старика Базилевича, и даже чуть не вышла за него замуж, но в последнюю минуту что-то расстроилось. Янек уехал и никогда больше не вернулся в наш Городок. Теперь он живет где-то за Уралом, а недавно прошел слух, что его дочка, которой стукнуло семнадцать, едва окончив школу, сбежала из дому с каким-то артистом из московского джаза, приехавшего на гастроли… А Броня вышла замуж за маляра Гришу. Теперь у нее тоже большие дети, и она всегда спрашивает у старика Базилевича про его внуков, хотя я никогда не слыхал, чтобы она спросила про Янека… Пока они там обсуждали беглую внучку я, не торопясь, выписал счет на за бритье и компресс. В заключение, старик Базилевич решительно заклеймил рок музыку и новые моды, ласково потрепал Броню по щеке и подошел к кассе, вынимая из старого потрепанного бумажника деньги. Я дал ему, как всегда, сдачу, а он, как всегда, спрятал бумажник, не взяв ее. - Спасибо Витэк. Выпей бутылочку пивка. Я бы сам с удовольствием, да боюсь - голос сядет… Я проводил постоянного клиента до дверей и стряхнул щеткой волосики с угловатых плеч его пиджака. Старик Базилевич снял с вешалки старую шляпу с широкими полями, культурно так поклонился Броне и бодро вышел. Проходя мимо окна, он еще раз улыбнулся нам с улицы, приподняв над головой шляпу, и чинно прошествовал дальше. Я смотрел ему вслед и мне, как всегда показалось, что на нем не простой дешевый костюм в полоску из нашего раймага, а блестящий черный фрак с длинными фалдами…
ПИВО
Броня вздохнула и снова взялась за вязанье, а я сгреб мелочь и пошел за пивом. Давным-давно, когда старик Базилевич брился у меня в самый первый раз, я отказался и сунул сдачу ему в карман, но он так обиделся что, выйдя на улицу, забыл надеть шляпу, хотя шел дождь, и мне стало его ужасно жалко, вроде я в чем-то виноват… Броня на меня накинулась: за что, мол, я старика обидел? Он ведь от всей души хотел меня поблагодарить, а теперь будет переживать и еще, чего доброго заболеет инфарктом.… С тех пор я больше не отказывался, и старик Базилевич всегда по пятницам оставлял мне сдачу. А в пятницу вечером и, правда, неплохо выпить пива, и каждый раз, после ухода старика Базилевича я привык бегать на ту сторону к ларьку. Вот и в тот день я, как обычно, не снимая халата, перешел дорогу и сунул голову в окошечко. - Привет тетя Катя! «Лидского» бутылочку! - Нету «Лидского». «Беловежское». Да что ж такое, блин?!. Три недели подряд мне хотелось «Беловежского», так завозили только «Лидское». А когда я привык, и потянуло меня на «Лидское» - так его нет. И почему это человеку всегда чего-нибудь не хватает?! Если бы пиво было одного сорта – тогда ладно. Ну – пиво и пиво. А то ведь сначала приучат тебя к тому, что можешь выбирать, а потом, когда хочется тебе одного, как назло дают другое… - Ну, что там внучка Базилевича - вышла замуж за своего артиста или как? – поинтересовалась тетя Катя и выложила на разбитую тарелочку сдачу мокрые монеты. - Или как, - ответил я. – Не надо. Тетя Катя привычно сгребла сдачу обратно, и пока я зубами открывал бутылку, порылась в ящике, и протянула «Школьную» конфету. - Зубы сломаешь! Дай открою. - Уже сам открыл! – сказал я, и, взяв конфету, пошел обратно через дорогу. - Не забудь бутылку сдать! – крикнула мне вслед тетя Катя, а я, не оборачиваясь, покивал головой и отпил на ходу первый глоток. Такой разговор бывает у нас каждую пятницу, и тетя Катя всегда спрашивает меня про новости из жизни старика Базилевича, потому что ей видно, как он идет в парикмахерскую. Я всегда открываю бутылку зубами, и тетя Катя всегда говорит, что я их сломаю. Я всегда оставляю ей сдачу так же, как мне старик Базилевич, и она всегда дает мне «Школьную» конфету, хотя знает, что я сам есть ее не стану. А я всегда вхожу с открытой бутылкой пива в наш салон, протягиваю Броне конфету и говорю: - Привет от тети Кати! Броня всегда одинаково умиляется и берет конфету, а я выхожу на порог и, прислонившись к косяку двери, стою себе в расстегнутом белом халатике, и гляжу на улицу, неторопливо потягивая чуть теплое душистое пиво…
ВСЕ ИЗМЕНЯЕТСЯ
А в том, что из недели в неделю, из месяца в месяц и даже из года в год все повторяется, есть какая-то странная притягательность… Сначала я долго не мог этого понять, и меня злило, что все в мире течет и изменяется, а у нас все остается по-прежнему. Это было, пока я не женился и не стал жить как все. И тогда я постепенно стал понимать, что это только так, кажется. А на самом деле и у нас все течет и даже изменяется. Возьмем, к примеру, меня. В первые годы я не очень любил свое дело, и когда не было клиентов, все скучал, и разные черные мысли лезли мне в голову: что вот, мол, другие чего-то в жизни добиваются, где-то учатся, к чему-то стремятся, а я так и застрял в этой дыре и вообще - кто я такой? Стыдно сказать – парикмахер. И не мог я дождаться, пока кончится смена, чтобы повидать Люську и сходить с ней летом в парк на дискотеку, зимой во Дворец Культуры – опять же на танцы. И жил я так от вечера к вечеру. А потом постепенно стал понимать, что парикмахер – это очень важная профессия, и что нет в этом ничего стыдного, а даже совсем наоборот. Я уже давно стал мастером высшей категории, хотя мне всего тридцать лет. Конечно, найдутся такие, что скажут: разве, мол, это дело для мужчины – парикмахер?! Это в нашу-то эпоху, когда над землей космическая станция висит, и космонавты на нее чуть не каждую неделю летают! Но, если подумать: космонавтов тоже кто-то обслуживать должен, правда? И я уверен, что хорошо постричь голову трудной формы парикмахеру так же нелегко, как космонавту провести стыковку…. Не, ну, сравнительно, конечно. А у меня тоже есть чем гордиться. Да, да – и пусть кое-кто не ухмыляется! Я, например, получил три грамоты райисполкома за хорошую работу, и сам Семен Иванович стрижется и бреется только у меня… Что ни говори, а это кое-что значит. Или вот, например, приезжал к нам на день Геннадий Хазанов – ну вы же знаете - юморист такой, выступал в нашем дворце культуры – и тоже ко мне зашел…. Так что я с разными интересными и знаменитыми людьми по работе встречаюсь… Но дело даже не в этом.
ВЕЧНОСТЬ МИРА
Ну ладно - Хазанов – он приехал и уехал, а вот старик Базилевич через день приходит, и кто бы, что не говорил, а я знаю, что он и в самом деле молодеет после того, как встает с моего старенького кресла. Особенно по пятницам – когда я ему горячий компресс сделаю, и в заключение маленькими ножничками волосики в ушах подстригу. Он это очень любит, и я люблю, когда он мне каждый раз говорит: - Витэ-эк, ты гэ-эний! – потом добавляет. – Сорок лет с плеч долой, снова стал я молодой! – и смешно идет ухаживать за Броней… Раньше меня раздражало, что он всегда говорит одно и то же, а сейчас мне от этого хорошо и тепло на душе становится, а почему – и сам не знаю… Может, потому что веет от этого какой-то уверенностью, что и завтра, и послезавтра, и всегда будет так же, как сегодня, и есть в этом чувстве что-то от той вечности мира, про которую пишут большие писатели…. Как, например, - Лев Толстой. Это я к тому вспомнил, что мы с Люськой недавно старое кино «Войну и мир» по телевизору смотрели, и очень нам обоим это кино понравилось…
А ЕСЛИ ПОДУМАТЬ…
Вечность вечностью, но все-таки перемены, как говорится, налицо. Я сам за последние десять лет изменился, и все вокруг изменилось потихоньку и незаметно. Городок наш вырос, дома в нем появились высокие как в Большом Городе, магазины с красивыми стеклянными витринами и кино с новым звуком… Да вот взять хотя бы пивной ларек напротив. Что не говори – это ведь тоже удобство. Раньше после работы захотелось тебе пивка – беги два квартала в продуктовый – а там постоянно очередь в кассу. А три года назад поставили ларек, где тетя Катя торгует, и сразу как-то приятней жить стало… Мелочь конечно, но ведь если подумать – вся наша жизнь складывается из мелочей. Есть люди, которые живут не задумываясь, но я к таковым не отношусь. Я люблю подумать о всякой всячине – что, да как, да почему…. Вот у нас на другой смене Ваня работает, так тот никогда не думает. Есть клиенты – он обслуживает, нет клиентов – садится в кресло и начинает бутерброды жевать. Нажуется до отвалу и тут же заснет, да еще храпит, как командировочный в гостинице! И порассуждать с ним не о чем. О чем бы ни зашел разговор – все к одному сводится – как он на прошлой неделе в деревню ездил и сколько водки с родичами и корешами выпил…. А ведь не старый мужик – лет сорок пять… Я раньше с ним в одну смену работал, а потом взял да и поменялся, чтобы вместе с Броней. Она хоть не спит и бутерброды не жует. Правда всю дорогу вяжет что-то. Но это ничего. Зато если с ней заговорить – она всегда поддержит, о чем бы ты не сказал. Плохо только, что иногда сама начинает болтать ерунду всякую, как раз, когда помолчать охота…. А у меня так: если клиентов нету, я выхожу на порог и стою, плечом к косячку, на улицу глядя. И разные, разные мысли у меня бродят, но преимущественно интересные мысли, особенно, если стоять так с бутылочкой пивка… А в ту пятницу вечер был тихий, августовский и тепло было, и цветами пахло, а я стоял и думал, что вот, мол, как же это в мире удивительно все складывается. Живет где-то за Уралом девчонка – внучка нашего старика Базилевича, и даже в голову не берет, что в каком-то маленьком Городке в Западной Белоруссии, где она никогда не бывала, с десяток, а то и больше разных людей, о которых она ничего не знает, думают сейчас про нее, и даже можно сказать «болеют» - выйдет она замуж за артиста из московского джаза или это так, одно баловство…
ГОРОДОК
И думая про эту девчонку, потягиваю я глоток за глотком пиво и гляжу на нашу улицу. Называется она – улица Янки Купалы. Правда, Янка Купала в нашем Городке никогда не был, но все равно улицу в его честь назвали и я думаю, что это правильно – вроде он и у нас жил… Я вижу улицу Янки Купалы всю, потому что она короткая, а наша парикмахерская стоит как раз посредине. Справа мне виден кусочек центральной площади, от которой начинается улица, а слева – здание новой гостиницы, в которое она упирается. Гостиницу построили недавно. Она красивая, двухэтажная и говорят, там даже есть номера с двумя туалетами и биде. Это для нас, конечно, прогресс, потому что, помню, когда я ходил в школу, наша районная гостиница занимала деревянный одноэтажный домик и не то что ванны, но даже и воды в ней не было, а про все остальное и говорить нечего. На улицу бегать приходилось. Улица наша узкая, и раньше в дождь все ходили прямо по мостовой, потому что в остальных местах стояли большие лужи, а когда построили гостиницу, проложили асфальтовые дорожки, но так, чтобы оставить зеленые полосы между тротуаром и проезжей частью. На этих полосах растет высокая трава, а через каждые пять шагов – дерево. Очень красиво и хорошо получается. На той стороне у ларька начинают собираться любители пива, и кроме них да еще старухи Лисоты, никого на улице нет. А старуха Лисота - она живет рядом с нашей парикмахерской – вывела свою козу и пасет на травке. Лень ей, видите ли, на лужок пройтись - к речке, каких-то метров триста отсюда.… Но я вежливо поздоровался и не стал ей ничего говорить, потому что она все равно глухая и не услышит. В конце концов, ничего той траве не сделается, если старухина коза пощиплет немного.… Ходят же по улице куры. Так почему же козе нельзя?
САНЯ-ДЕТЕКТИВ
Где-то у гостиницы затрещало как из пулемета, и в том конце улицы показался желтый мотоцикл с коляской, а на нем – Саня-Детектив. Пока он проехал от угла до меня, старуха Лисота вместе с козой мигом смылись в свою калитку – как ветром сдуло! Небось, замечание ей сделать – так глухая, а милицейский мотоцикл вмиг услыхала! Саня-Детектив, увидев меня, лихо тормознул и стал как раз против двери. Я переложил бутылку в левую руку и подошел поздороваться. Саня подал мне свою лапу, черную от резины рукояток и облизнулся. - Распиваешь… при исполнении?! Я протянул ему бутылку. Он поглядел на этикетку. - «Беловежское»? Не-е-е.… Не пью.… На службе. Я пожал плечами и отпил очередной глоток. - Что там нового в криминалистике? – спрашиваю. – Как насчет загадочных убийств? - У нас дождешься! – Саня вынул из кармана что-то вроде платка и, сняв форменную фуражку, протер пот изнутри. – В общагу цемзавода ездил. Пацаны там подрались. Зелень одна. Пить не умеют. Мораль им читал. На тему: «Дадим бой хулиганству и поклонникам зеленого змия». Сплошные будни милиции. А у тебя что? - Порядок. - Как Люська? - Торгует. - Ленка? - В садике. - Ну, а вообще – что нового?
НОВОСТИ
- Да вроде ничего.… Хотя вот: внучка старика Базилевича с артистом сбежала. Замуж, говорят, выходит… - Тю! Тоже мне новость! Об этом уже неделю все знают. Вот я тебе расскажу новость. Слушай. Несу это я вчера службу на патрульной машине. Где-то около ноль часов вижу – в самом конце Пушкинской парочка маячит. Подъезжаю. Они, понимаешь, целуются. Как меня увидали – отшатнулись. Гляжу – а это наша бедная Лиза. - Да ну-у! А парень кто же?! - Парень незнакомый. Но ничего на вид. Лизанька засмущалась ужасно. Ну и я поскорее свалил оттуда, чего мешать?! Может дело серьезное… - Ну а тот, прежний? Миша или как его? - По-моему несознательный элемент. Просто сволочь. Уехал и все. - Во гад! Морду бы ему набить! Ну, ничего, может ей теперь повезет… Лишь бы человек был хороший. Ну а ты-то сам что? - Что я? - Тебе бы, говорю, тоже пора…сочетаться. Лысеешь уже, а все холостой. - Но-но, гражданин! Прекратить разговорчики! Не любит Саня, когда с ним про это заговоришь. А я нарочно его задел. Не со зла, конечно. Просто мы все считаем, что Сане давно пора жениться, а он все сомневается. Из наших ребят, что в Городке остались, только Саня и Тадэк неженатые, да еще вот Лизанька никак замуж выйти не может, а остальные давно уже семьями обросли. Я подмигнул Сане и хотел спросить про ту блондинку, но он как почувствовал – надел фуражку и строго сказал: - Кончай, Витэк! Дело есть.
ДЕЛО
Я так и знал. Когда мы были пацанами, у нас все было проще: надо тебе что-то, ты пришел и сразу выпалил – так, мол, и так, надо от тебя то-то и то-то! А теперь – не-е-е-т.… Теперь мы стали, как все в нашем Городке: если у тебя к человеку дело, ты обязательно сначала о семье расспроси, о себе расскажи, новости узнай, своими поделись, а потом уже и приступай к тому, зачем пришел. Вот так и Саня. - Я позавчера в Городе был, - сказал он и кашлянул. Это значит в областном центре. У нас так и говорят – «надо съездить в Город» - вроде мы в деревне живем. Я отпил очередной глоток пива, а Саня замолчал и стал глядеть в сторону. Вроде ждал, что я сам пойму. Я не понял. Тогда Саня вздохнул и сказал: - Встретил там майора знакомого. Из ГАИ. У него зять – какая-то шишка в правлении спортобществ. Так вот этот зять сказал майору, а майор мне, что с понедельника Жорку выведут из команды. От этих слов у меня пиво не в то горло пошло. - То есть как «выведут»?! Это ж за что? - Да ни за что. Возраст – понял?! Тридцать лет для футболиста уже того… многовато. Молодым играть надо. - Да как же это.… Ведь Жорик в отличной форме! - Это нам так кажется. А им, как говорится, виднее. Они уже парнишку подготовили. Замену. - Вот это да.… Ну а Жорик что? - Что – Жорик?! Жорик еще ничего не знает. Ну, догадывается, конечно, не слепой. Они до сих пор все не решались ему прямо сказать. Стесняются, что ли.… Ну а в понедельник решили сообщить твердо: кончай, мол, наигрался, пора уступать дорогу молодым. Институт физкультуры заочно кончил? Кончил. Иди, мол, тренером. А не хочешь – работай дальше на заводе… Он ведь как-никак фрезеровщик… Саня снова снял фуражку и стал протирать ее изнутри. И тут я начал соображать, что к чему. - Он же мечтал… Ты представляешь, что с ним будет в понедельник?! - Вот я и говорю, - перебил Саня. – А ты слушай. Завтра Жорик приедет к нам – навестить стариков. Жену с детьми к теще отправит, а сам – сюда, на выходные. Я, конечно, не сказал ему, что знаю про понедельник и вообще… Просто говорю, мы мол, давно наметили в эту субботу собраться. Все вместе. Очень мол, кстати, что ты приезжаешь. Понял? - Понял. У Володьки? - У кого ж еще? Я с ним уже в принципе договорился. Но еще неизвестно как Вика… Ты ведь ее знаешь… - А остальные в курсе? - В том-то и дело, что нет. Вчера я вернулся поздно, а сегодня мне дежурить до двадцати четырех. Ясно? – Саня надел фуражку. – В общем, давай – действуй! Сначала к Володьке – уточни как настроение Вики, потом обойди всех наших. Если что-то не так – звони мне через «02». Договаривайся завтра на семнадцать. Жорика беру на себя. Зайду за ним и приведу. А вы чтоб все были на месте! - Саня! Так ведь я завтра работаю! - Подменишься! – сказал Саня и пнул стартер.
НАШИ РЕБЯТА
Не успел затихнуть треск Саниной машины, как старуха Лисота снова выползла на улицу. С козой, конечно. А я вернулся к косячку. Еще четверть бутылки осталось.… Вот так. Подумать надо. Из дома напротив выскочила Рая в домашнем халате и платочке поверх бигудей. Придерживая одной рукой полы халата, она перебежала дорогу, кивнула мне и юркнула в салон. Сейчас Броня ей маникюр делать будет. Рая – это ее подруга. Ей, как и Броне, лет сорок, а работает она секретаршей в райисполкоме. Знает, когда приходить надо. В пятницу между пятью и шестью всегда клиентов нет. И Рая пораньше с работы смывается, чтобы к Броне поспеть… А я допиваю маленькими глоточками остатки пива и думаю о наших ребятах. Это всегда так. Другие, наверно, ничего, а у меня характер очень чувствительный. Только увижу кого-нибудь из наших и сразу воспоминания всякие находят.… И бывает, так расчувствуюсь, что даже работать потом трудно… Сейчас в нашем Городке восемь школ, а когда мы учились, была всего одна. Все мы – и Саня, и Володька, и Лизанька, и я сам в один год поступили и в один год окончили эту школу, короче – одноклассники мы. И класс наш был на зависть всем – дружный и спаянный коллектив.… Нет, бывало, конечно, и у нас всякое.… Но главное – мы с самого начала приучились держаться вместе и так до сих пор держимся. Десятеро из нас остались в Городке, и вот уже тринадцать лет прошло, как мы распрощались со школой, у каждого своя работа, своя семья, свои интересы, но в душе мы все равно вместе и это становится ясно, когда мы собираемся по какому-нибудь случаю.… Давно уже что-то не собирались.… И вот – пожалуйста! Неужели Жорик стареет?! Просто странно и удивительно произносить всерьез такие слова: «Жорик стареет…»
ВРЕМЯ
А ведь мы все одногодки… Может так она и подкрадывается незаметно – старость? Стоишь себе у косячка, стоишь, пиво потягиваешь, а потом глядь – подходит к тебе эдакая старуха… Ты думаешь, она пришла козу пасти – смотришь – а за спиной у ней – коса.… И все, голубчик – привет!.. Баммм! Это ударили в салоне наши охрипшие часики. Так. Полшестого, значит. Всего двадцать минут прошло, как был у нас старик Базилевич, а кажется – полдня… В нашем Городке время замедляет ход и идет вразвалочку, не спеша, как бы собираясь с силами, чтобы потом ворваться в Большие Города, где оно понесется, заспешит, заторопится.… Вот там и прихватило Жорика раньше всех это самое время… Я допил последний глоток и впервые в жизни вместо того, чтобы сразу отнести бутылку в ларек, как это бывало каждую пятницу, рассеянно поставил ее в угол за дверью.
Сообщение: 58
Зарегистрирован: 05.04.08
Откуда: Беларусь, Брест
Репутация:
2
Отправлено: 05.12.08 15:20. Заголовок: БРОНЕЧКА - … а она..
БРОНЕЧКА
- … а она им по телефону и говорит: «Я уже взрослая, сама знаю что де-лаю. Пожалуйста, не вмешивайтесь! Вот приедем в Новосибирск и там поженимся». Ну, мать, конечно, в слезы… Это Бронечка делится новостями. Я уселся в свое кресло и гляжу на нее в зеркало. Броня покрывает лаком Раины ногти и воркует тихонько – все про внучку старика Базилевича. - Бронечка! – вмешиваюсь я вроде, между прочим. – А как там твоя Ирка поживает? Экзамены в музыкалке сдала? - Давно уже! – удивилась Броня. – А что? - Да так… Интересно. А Сема что? - Все с мальчишками в футбол гоняет. Не знаю прямо, что с ним делать! Здоровый парень – в девятый перешел, а вчера у соседки люстру побил. Окно было открыто – мяч и залетел в комнату… - Это бывает… А Валька выздоровела? - Слава богу! Пустили, наконец, в садик. А то взяли себе моду – чуть ре-бенок приболеет, сразу домой. И делай с ним, что хочешь. - А Гриша не запил? - Ой, что ты! – Броня замахала руками. – Не каркай! Уже три месяца, как не пьет. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить! – она постучала костяшками пальцев по подоконнику. - В общем, так Бронечка: ты сейчас два часа доработаешь одна, а завтра – всю мою смену. Зато я тебя подменю в воскресенье, и у тебя будет выходной вместо завтрашнего. Ясно? Броня аж поперхнулась от возмущения. - Да ты что, Витэк! Совсем сдурел? И не думай даже! И не бери себе в го-лову! Ничего не выйдет! Завтра мы с Гришкой едем картошку копать, у меня белье замоченное стоит, Сему в Город на соревнования собрать надо, а кроме того… - Бронечка! – внушительно сказал я. – Когда Ирка экзамен по сольфеджио завалила, а ты бегала, чтоб ее из музыкалки не выгнали, я тебя подменял? Под-менял. Когда Сема географичку Читу макакой обозвал и тебя в школу вызывали – подменял? Подменял. Я уже молчу про Гришкин запой, когда я три дня под-ряд за тебя вкалывал! - Ах, ты ж бессовестный! А я за тебя мало работала?! Или ты забыл, сколько раз я тебя подменяла, когда Люська ездила в Город в женскую консультацию, и ты ее провожал? А потом… - Бронечка, - примирительно сказал я, убирая свое рабочее место, - знаешь что? У Люськи в Городе есть подружка, и она запросто может устроить для твоей Ирки бесплатную поездку в Италию с вместе с детьми Чернобыля. - А при чем тут Ирка и Чернобыль? Она сроду там не была! - Да это неважно! Группа чернобыльских детей едет, а с ними еще десять провожатых – поняла? Броня застыла с открытым ртом, потом закрыла его и недоверчиво спро-сила: - А не брешешь? - Ей богу, Бронечка! Во! Зуб даю! - Ви-и-итэк! – заорала Рая и вскочила с места, растопырив пальцы со свежим лаком. – Рыбонька ты мой! Кисанька милая, - Устрой мою Наташку, а?! Ну, что тебе стоит! - Видишь, Раечка, это надо говорить с Люськой… Двоих – уже труднее! Вот разве Броня откажется… - Ну ладно, ладно, иди! – спохватилась Броня. – Но так и знай: если не устроишь – перейду на другую смену и будешь с Ваней работать! - Нет, Витэк, серьезно, - не унималась Рая, - ты попроси Люську, а! Мне это во как нужно, а то я уеду отдыхать, а она тут за лето совсем загуляет! Ну, хочешь, я с Петруком поговорю, чтоб вашу Ленку в Первый садик перевели?! «Первый садик» - это для детей районного начальства и других официальных лиц. - Ладно, Раечка, я попробую, но не обещаю. Э! Э! Осторожно! Лак сма-жешь! Обеспечив себе отступление, я выскочил на улицу и помчался во весь дух, пока Броня не передумала. Хотя, если честно – я знал, что она не передумает. И поездка в Италию тут ни при чем. Мы всегда друг друга выручаем. Просто так уж у нас повелось: сперва поговорить, а потом уж соглашаться.
СТЕНА
Из всех наших ребят у Володьки самая лучшая квартира. Трехкомнатная, со всеми удобствами в пятиэтажном доме на площади, где проходят всякие праздничные торжества. У Володьки нет детей, и поэтому как-то повелось, что если мы собираемся все вместе – то у него. Хотя, похоже, что Вике это не всегда по душе. Володька женился еще, когда был студентом. Отец Вики – большой начальник, и все думали, что когда молодые закончат университет, то останутся в Минске. Но говорят, Володька сам взял направление в наш Городок и со скандалом увез сюда жену. А скандал был из-за того, что тесть уже присмотрел для обоих хорошие места в столице. Как-никак Вика у него единственная дочка, и он хотел, чтоб она вместе с Володькой в ихней семье осталась жить. В общем, дело прошлое, а сейчас Володька и Вика преподают литературу в нашей цен-тральной школе, и через год после приезда им дали квартиру. Конечно, многие в Городке говорили, что квартиру дали так быстро, потому что вмешался Викин отец. Дескать, позвонил кому надо – и вот вам результат. Но я думаю, что это враки. Просто Володька с Викой хорошие учителя и отдают школе все свое время, тем более что им его все равно девать некуда, раз детей нет. Мы все уважаем Володьку, потому что он спокойный и рассудительный. Кроме того, он самый образованный из нас, хотя никогда этого не показывает и держится со всеми просто. А вот Вика… Не то, чтобы она кого-нибудь обидела, но… Просто между нами всегда что-то стоит… Вроде стены. Когда я об этом думаю, мне почему-то вспоминается большая стеклянная дверь нового магазина возле нашего дома. Сколько раз бывало: идешь себе за молоком, глядишь – внутри люди ходят. Делаешь по инерции шаг вперед и – бац! – лбом о стекло… Хорошо еще, что толстое. А то зарплаты на стекольщика не хватило бы… Вот так и Володькина Вика. Иногда полчаса говоришь с ней – вроде все нормально. А другой раз одно слово скажешь и тут же чувствуешь – так и брякнулся об эту стеклянную дверь… А в остальном она вполне нормальная девка. И даже, можно сказать, красивая. Наверно ей к нашей жизни приладиться трудно. Я, например, это понимаю: у нее совсем другое воспитание было. Ничего – поживет еще пару лет и привыкнет. Все привыкают…
ВОЛОДЬКА-УЧИТЕЛЬ
Я поднялся на третий этаж и вынул по дороге какие-то рекламные листовки из ящика с номером 8. Дверь открыл Володька. Он был в переднике и в од-ной руке держал ложку, а в другой – раскрытую книгу. - Здорово! – кивнул он. – Ноги вытирай! Только что пол вымыл. И убежал. Я вытер ноги о мокрую тряпку, потом все-таки снял туфли, оставил журнал на стиральной машине и заглянул в кухню. Володька, уткнувшись в книгу, помешивал на сковородке картошку. - Все учишься? - Не говори! – вздохнул он и закрыл книгу. На обложке была нарисована симпатичная девица в таком же, как у Володьки переднике. Я так и думал: «Домашняя кулинария». - Как дела, Учитель? - Да вот – с десяти утра на педсовете балдели. Каждую осень одно и то же. Учебные планы на новый год, расчет занятости, расписание уроков и прочая муть… А главное – много лишней болтовни. Все это можно было обсудить до полудня, а кончили в четыре… Вика совсем дошла. Так я побежал скорее обед сообразить… - А она что - дальше заседает? - Да нет! У нее занятия с теми, кто на осень остался. Думали после педсовета успеем перекусить, так нет же… Ну, ладно, это неважно… Володька открыл холодильник и вынул оттуда начатую бутылку коньяка. - По рюмочке? Для подкрепления… А то я сегодня замотался, даже голова трещит… - Ну, давай, за компанию… Мы чокнулись высокими серебряными рюмочками. Я выпил сразу, а Володька потягивал коньяк маленькими глоточками, задумчиво помешивая ножом картошку. - Сделай меньше огонь. Пригорит, - посоветовал я. Володька очнулся и подкрутил газ. - Да! Саня только что звонил, - вспомнил он. – Сказал, что ты всех собе-решь. - Надо бы. Боюсь только - не успею. Может… - Ты займись этим сам, Витэк, а! – перебил он меня. – Больше ведь некому… Я сегодня никак… Вика придет уставшая… - он смутился и ткнул ножом в сковородку. – В общем, сам понимаешь… - Ясно. Значит у тебя? Это точно? - Ну, конечно, Витэк! Правда с Викой я еще не говорил, но ты не волнуйся - все будет в порядке. - Ну, ты ее не очень нагружай. Колбасу, сыр, консервы и выпивку берем на себя. А она пусть сообразит насчет салатов там, винегретов…. Горячего чего…. На продукты скинемся как всегда…. А мне лично обязательно килечки, как всегда, пряного посола возьми, ладно? - Будет, как всегда! – усмехнулся Володька. - Ну и порядок! Я попробую Нонке позвонить. Остальные, небось, давно уже по домам разбежались. Телефон у них в спальне. И всегда на полу стоит. А столик рядом завален книгами. Я присел на краешек тахты и набрал номер домоуправления.
ГАД ИВАН ИВАНЫЧ
Я так и знал, что он поднимет трубку. Когда я еще был мальчишкой, Иван Иваныч жил по соседству и с тех пор не может мне простить ужей, которых я напустил в его сад, потому что у нас их держать негде было. Тогда Иван Иваныч был каким-то важным работником, а потом его постепенно понижали в должности, понижали и вот теперь он всего лишь начальник ЖЭСа и ждет пенсионного срока. - Здрасьте, Иван Иваныч! Как здоровьечко? - Кто это? – рявкнул он. - Это я, Витэк. Как себя чувствуете, спрашиваю!? - Спасибо – плохо. А в чем дело? - Да я хотел с Нонкой поговорить… Может, позовете к телефончику… - Какой Нонкой? У нас таких нет! - Да бросьте, Иван Иваныч! Вы же знаете – Коля Мисевич, слесарь, его все Нонкой еще со школы зовут… Ну, прозвище такое… Иван Иваныч сердито закашлялся в телефон и сказал: - Не знаю я никаких прозвищ! У меня работает слесарь Николай Мисевич А вы – «Нонка»! Пора уже взрослым быть Витольд-как-вас-там… - Бросьте, Иван Иваныч! Чего вы сразу в бутылку лезете? Я ведь к вам лично ничего не имею и даже наоборот… Вот зашли бы как-нибудь, я бы вас постриг и побрил, как следует быть… - Ладно-ладно! Ты мне тут баки не заливай! И чтоб я больше не слышал всяких дурацких прозвищ! Он видно, положил трубку на стол, потому что все стало слышно, как из-дали. - Так что, дорогой товарищ, - говорил кому-то Иван Иваныч, - обходитесь своими средствами. Ничем не можем помочь. Все лазят самостоятельно, антенны ставят и крышу продавливают тоже самостоятельно, а мы потом ремонтируй? Нет, нет, дорогой товарищ – не можем. У нас фонды исчерпаны. Клава! Выгляни в дверь и позови там Нонку! Тьфу, черт! Этого, как его, Мисевича! Паспортистка Клава крикнула визгливым голосом: «Нонка! Мисевич!» И через десять секунд приглушенный голос Нонки спросил: «Кто меня звал?». «Иди к телефону!» - сказал Иван Иваныч. – Там тебя приятель твой спрашивает. Цирульник этот… Севильский…» Видали? Да еще нарочно, эдак с нажимом на «ру» - циРУльник! Гад все-таки этот Иван Иваныч! Не зря у него фамилия такая.
НОНКА-АРТИСТ
- Салют! – в самое ухо сказал он. - Привет! Ты мне нужен. - Хе-ге! И тебе тоже? - А кому еще? - Прежде всего – обществу! - Общество перебьется. - Допустим. Но я еще нужен жене, детям, собаке, кошке, голубям и драматическому коллективу Дворца культуры. А что – опять кому-то унитаз чинить требуется? - Да нет. Наши собираются. - О-о-о! Значит, будем пить, и смеяться как дети?! - Но это завтра, а сегодня… - Стоп! Завтра не выйдет. Спектакль у меня. А сегодня – могу. Или в воскресенье. - В общем, так, Нонка, чтоб зря не трепаться: завтра в пять вы приходите с Катей к Учителю, взяв с собой килограмм «Докторской» и остальное, что полагается. - Ну, ты даешь! Я ж тебе сказал – спектакль у нас! И Катя в нем занята и я! - У вас спектакль, а у нас – Жорик! А у Жорика неприятности. - А что такое? – насторожился Нонка. - Придешь – узнаешь. В общем, надо. - Витэк! Елки-моталки! Там ведь афиша висит, народ придет… - Подменишься. Сам говорил – у вас эти… как их… дублеры. А сегодня ты мне еще поможешь собирать наших. - Да ты что?! Соображай что говоришь! Если мне завтра не играть, то сегодня надо репетицию делать… Дублеров вводить… Всех по домам искать… Сечешь? - Хорошо. Сегодня я сам справлюсь. Но завтра ровно в пят
Сообщение: 59
Зарегистрирован: 05.04.08
Откуда: Беларусь, Брест
Репутация:
2
Отправлено: 05.12.08 15:23. Заголовок: Ну, а когда я спохва..
Ну, а когда я спохватился, было уже четверть десятого. Мы выскочили во двор, и тут я увидел Яшкин велосипед. Это была отличная идея! - Конечно, бери, Витэк, - сказал Яша. – Только постарайся обязательно се-годня отдать, а то понимаешь, мне рано утром надо съездить в пригород к одно-му мужичку. У него свинья никак не может опороситься, так я обещал посмотреть… Мы вышли за ворота и стали прощаться. И тут я вижу, что Яша собирается идти не в ту сторону. - А ты куда это? – спрашиваю. - Да вот надо к Дербенючке зайти… Поговорить, чтобы она прекратила эту куриную войну… - О! – вспомнил я. – Ты же курицу свою забыл, растяпа! Яша смущенно улыбнулся. - Я не забыл, Витэк. Только не мог я ее отдать, понимаешь… Она ведь в самом деле, отравленная была. Но если бы я сказал Семенчучке, та бы знаешь, чего натворила… А так, пойду, поговорю с ее соседкой, может, у них все и об-разуется…Жалко ведь, портят себе люди жизнь из-за мелочей… А пять рублей я тебе верну, Витэк… Обязательно… Может даже завтра… - Вот как дам сейчас по морде! – сказал я и сел на велосипед. Такой он был с детства – Яша Яблонский.
ЦЕЙТНОТ
Из-за того, что я не застал Яшу дома, и пришлось идти за ним в больницу, весь мой план нарушился. Вначале я рассчитывал, что после Яблонских зайду поглядеть, как там Ленка управляется с полом, и в случае чего исправлю возможные недостатки, а теперь уже ясно: не успеть мне обойти наших даже к десяти… Я представил себе, как огорчится Люська, не застав меня дома, и даже по-думал, не отложить ли обход на завтрашнее утро, но тут же отбросил эту мысль. Лучше я сегодня опоздаю – может, за ночь все как-то обойдется, а уж если я завтра с утра исчезну, пропало у Люськи настроение на весь день… Я покатил было к Феде, но вовремя сообразил, что если он в рейсе, то раньше одиннадцати не вернется. Тогда я свернул и поехал на другой конец Городка. Ничего, уже немного осталось. Лизанька и Тадэк живут рядом… Потом надо будет заскочить в ресторан к Топочке, а к этому времени и Федя наверняка будет дома. Вот так. Хорошая все-таки штука – велосипед! Жаль, некуда ездить, а то купил бы. Через весь Городок за десять минут проехал. Пешком – полчаса быстрым шагом… Об автобусе и говорить нечего: пока его дождешься! Хоть бы Лизанька была дома!
БЕДНАЯ ЛИЗА
Она живет в сером двухэтажном особняке на самой окраине Городка. Этот особняк еще при Польше построил какой-то граф. Говорят, он был родственник нашего старика Базилевича. Во время войны немцы устроили в особняке что-то вроде дома отдыха для офицеров. Офицеры веселились там с девочками до тех пор, пока однажды ночью партизаны не увезли оттуда живьем самого важного генерала. А после войны особняк отвели под квартиры медработникам, потому что райбольница была тогда совсем рядом. Дед Лизаньки, так же, как и мой, погиб на фронте, а бабушка ее всю войну прошла медсестричкой. Когда она вернулась, ей дали одну комнатку в том самом особняке. Там родилась и Лизкина мать, и сама Лизка. Бабушка давно умерла, мать с Лизкиным отцом разошлась, а когда мы учились в девятом классе, эта мать взяла да и вышла замуж второй раз. Она переехала в квартиру му-жа и оставила дочке эту комнату. Скоро мать с отчимом вообще уехали из Городка, а к тому времени Лизанька окончила в областном городе курсы медсестер и стала работать вместо матери в райбольнице. Мы все Лизаньку любим и очень ей сочувствуем, потому что она никак не может выйти замуж, хотя мне лично не понятно, почему так получается. У нее было невесть, сколько женихов, но каждый раз в последнюю минуту что-то рас-страивалось. Одни говорят, что она слишком разборчивая, другие – что слишком податливая, а я думаю это оттого, что она слишком начитанная. Лизанька прочла ужасно много книжек, преимущественно про любовь, и от этого у нее получился какой-то сдвиг: она живет всякими идеалами и все время ждет чего-то особенного. В общем, как говорится, витает в облаках. Еще в девятом классе Лизанька пережила первую неудачную любовь и с тех пор ей всю жизнь в этом деле не везет. Но держится она молодцом и не теряет надежды. Поплачет, по-нервничает, а потом смотришь – снова радуется, снова чего-то ждет, снова бодрая и веселая… А те, кто на Лизаньке не женились – круглые дураки. Если б не Люська, я сам бы на ней женился. Однажды в девятом классе после школьного вечера я провожал Лизаньку домой, и она мне так хорошо про себя рассказала, что я сразу понял, какая у нее красивая душа. Я почти влюбился, и мы даже один раз поцеловались…. Но буквально через день я познакомился с Люськой и понял, что настоящая любовь – это другое… Люська для меня, конечно, самый дорогой человек и все такое, но Лизаньку мне все равно ужасно жалко… Я поднялся на второй этаж и не успел еще ступить в коридор, как из об-щей кухни мигом высунулись трое Лизанькиных соседок. - Здравствуйте! - А, это ты, Витэк, - разочарованно сказали они хором и хотели закрыть дверь. - Лизанька дома? – спросил я. - Дома, - ответила одна. - Ждет, - добавила вторая. - Только не его, - уточнила третья и закрыла дверь. Я ощупью пробрался по темному коридору между всякими ящиками, корытами, детскими колясками и постучал в Лизанькину дверь. - Войдите! – тут же отозвался голос Лизаньки и я вошел. Лизанька стояла посреди комнаты в шикарном платье с большим вырезом, в белых прозрачных перчатках до локтя с отличной модной прической и улыбалась мне счастливой улыбкой. Я оторопел – такая Лизанька была молодая, красивая и нарядная. Она всегда выглядела моложе нас всех, а сегодня ей не то что тридцати, а даже двадцати пяти лет никто бы не дал – двадцать два, не больше! Конечно, она ждала не меня. Но она и виду не подала. - Витэк! Как хорошо, что ты зашел! Проходи, садись. Я сам не знаю почему, смутился, кое-как поздоровался и начал мямлить всякую ерунду. - Какая ты сегодня красивая… Я наверно помешал?.. И прическа у тебя – люкс! Соня из центральной делала? - Тебе нравится? А я все переживаю, что плохо… Нет, правда, здорово, что ты зашел! У меня сегодня очень хороший день. Я жду одного человека… Нет, нет, ты сиди! Что ты! Я вас познакомлю. - Я, Лизанька, на минутку… - Тогда хоть рюмочку вина… - Ой, нет! Не надо! - Да что ты, Витэк! Это настоящее крымское вино, мне мама из Массандры прислала… Ты попробуй, у нас нигде такого не достанешь… Лизанька вынула из буфета бутылку и заставила бы меня выпить, но я по-спешил рассказать ей про Жорика, и она так огорчилась, что сразу забыла о вине. Даже настроение у нее упало. - Бедный Жорка! Я в футболе не разбираюсь, но все равно… Человек всю жизнь мечтал о чем-то и вдруг… Нет, вы молодцы, что решили завтра собрать-ся! Да, да, я обязательно приду… И принесу, как всегда торт и вино, правда? - Ну, конечно, Лизанька! - Скажи, Витэк, а ничего, если я приду не одна?.. Дело в том, что… - она покраснела и смутилась, - я, Витэк, замуж выхожу. - Ну-у-у, Лизанька! Так что ж ты молчишь? Поздравляю! А когда свадьба? - Свадьба? Свадьба, наверно, через месяц… Понимаешь, мой Вася – его Васей зовут – москвич… инженер… Он приезжал сюда навестить больного дедушку… А я как раз его дедушке уколы делала… А родители у него в Москве… Так вот мы поедем туда – он хочет, чтобы я с ними познакомилась… И там рас-пишемся… - Да, Лизанька, это здорово! Значит, ты переедешь в Москву? - У Васи там квартира… Он уже был женат, но разошелся… Очень не повезло ему с первой женой… Нет, ты посмотри какое совпадение! Он всего на месяц приехал, и мы встретились. А могли и не встретиться… Правда? Могли ведь?! Только ты не думай, Витэк, хоть мы и знакомы всего месяц, я его хорошо узнала. Он как раз такой человек, о котором я всю жизнь мечтала… Спокойный, добрый… Вот знаешь, у него уже была туристическая путевка в Тупцию, но он узнал, что дедушка болен, все бросил и приехал сюда… Нет, он очень хороший, Вася… Наши не будут возражать, если мы придем вместе, правда? Ведь это почти мой муж… - Конечно, Лизанька! Мы все будем только рады! Вот увидишь! - Я знаю, знаю, Витэк, что все вы за меня переживаете… Думаете: «Вот, бедная Лиза – старой девой останется…» Правда? - Да нет, что ты?! - Я знаю, знаю… Думаете. Но я не обижаюсь. Я ведь понимаю, вы хотите мне добра… Каждый по своему… - Конечно! – я встал. – Ты прости, Лизанька, побегу… Надо еще к троим заглянуть. - Может тебе помочь, Витэк? Правда, мы договорились с Васей пойти сегодня потанцевать… Но это легко отменить! - Нет, что ты, не надо! Мне все равно делать нечего! Да и потом я на вело-сипеде… Ну, пока! - Ты выпей рюмочку на дорогу, а? Очень хорошее вино… Массандровское… - Нет, нет, спасибо! Я выскочил в коридор, а Лизанька держала открытой дверь, чтобы посве-тить мне, пока я доберусь до лестницы. Как только она ее закрыла, из кухни вы-сунулись соседки. А я уже спускался. - Ну, как? – спросила первая. – Сегодня едут? Или отложили? - Что, что? – остановился я. - Э-э-э! Она ему ничего не сказала! – махнула рукой вторая. - Обождите! – я снова поднялся. – Кто едет? Почему сегодня? - Да Лизка же говорила, что ночью со своим Васей в Москву едут, - объяс-нила третья. – Он вроде бы уже билеты купил… Я пошел обратно по коридору и опрокинул какое-то корыто. Оно с грохотом свалилось мне на ноги, и тут же Лизанька распахнула дверь. - Боже мой, Вася! Ты не ушибся? - Это не Вася. Это я ушибся. Ну-ка, закрой дверь! - Что случилось? – перепугалась Лизанька. - Ничего особенного. По пальцам стукнуло. Ты, почему не сказала, что вы ночью едете? - Как же я уеду, если завтра мы собираемся? Она удивилась. Просто удивилась и больше ничего. - Ты что с ума сошла? - Почему? - Но ведь твой Вася думает, что вы сегодня едете? - Как ты странно рассуждаешь, Витэк! Я ему все объясню, и мы поедем завтра. Или послезавтра. Все ясно. Не умеет она трезво оценить обстановку. - Ты обожди, Лиз… Ты подумай… Ну мало ли что!? Зачем откладывать? Вы поезжайте, как договорились, ладно? А я ребятам растолкую, что к чему… Никто не обидится… Все поймут. Ведь такое не каждый день бывает… Ты поезжай… А мы никуда не денемся, соберемся еще не раз… Ну, Лиз, ты подумай, а?! Лицо у Лизаньки стало серьезное и печальное. - Перестань! – горько сказала она. – Я поняла, о чем ты подумал… «Мало ли что…» Что-то отложится, что-то отменится… Потом глядишь – и снова я так и вышла замуж… А ты знаешь, Витэк, мне все это даже и в голову не пришло. И какое счастье! Я бы себя возненавидела! Можешь ты это понять? Конечно, если я завтра не приду, ничего особенного не случится. Но раз уж я с самого начала почувствовала, что должна – да нет, не должна – хочу! – прийти, то уж теперь я не откажусь. Иначе это было бы предательством всего доброго и правильного, что есть в душе! Наверно, тебе кажется, что я преувеличиваю и все это пустяки, правда? А ты заметил, что мы очень часто уговариваем себя: «Это ерунда, не стоит обращать внимания…» А ведь это мы возражаем своей совести, которая в эту минуту подсказывает: что-то не так, что-то нехорошо! Вот мы и стараемся убедить себя, что все это, дескать, мелочи… И убеждаем… И успокаиваемся… И живем дальше… А она-то права была, совесть! Только нам удобнее ее не слушать. Ведь так хочется подумать о себе, правда?! А когда думаешь о себе, все остальное начинает казаться не таким уж важным… Ладно, хватит! Ты иди. Иди, Витэк, дальше и обязательно собери всех наших, а завтра я непременно приду. Ну что тут было говорить? Я повернулся и пошел к выходу. - Может, все-таки выпьешь со мной рюмочку? – тихо спросила вслед Лизанька. – За то, чтобы все было хорошо… И тут уж я не смог отказаться.
ПАН ТАДЭУШ
Честно говоря, к Тадэку я ехал без охоты. Трудно с ним стало говорить в последнее время. И вообще, он сильно изменился после всяких неудач. Похоже, что из наших ребят он единственный, кому сильно не повезло. Тадэк Горский, по кличке «Пан Тадэуш», еще в школе очень любил исто-рию, географию и всякие гуманитарные науки. Он поступил на исторический факультет БГУ через год после Володьки Учителя. Володька рассказывал, что все считали Тадэка очень способным, но вдруг на третьем курсе у него все пошло кувырком. Мы так и не узнали, как там было с этой девчонкой, но только она вышла замуж за кого-то другого, а Тадэк забросил учебу, стал пить, попал в какую-то историю с милицией, и дело кончилось тем, что его из университета выгнали. Так говорили все в нашем Городке, но Володька сказал, что Тадэк сам ушел, хотя за него был весь деканат и ему предлагали академический отпуск. Я, конечно, больше верю Володьке, тем более что на Тадэка это похоже – чуть, что ему не по душе, он тут же рубит с плеча и в выражениях не стесняется. Потом Тадэк поехал куда-то в Россию и пропадал там три года, но, в конце концов, вернулся в наш Городок, потому что его мать тяжело заболела. Потом она умерла, а он остался здесь. Мы все переживали за него и старались помочь, как могли, но Тадэк очень гордый, обидчивый и помощи ни от кого не принял. Особенно тяжело ему было с работой. Кем он только не устраивался. И негде не мог удержаться. Поработает три месяца, поругается с начальством и уходит. Характер у него такой… Правда, в последнее время он, кажется, нашел себе дело по вкусу. Теперь он вроде сторожа, только в районном масштабе – всякие развалины охраняет. Называется эта должность – районный уполномоченный общества по охране памятников старины. Конечно, триста тысяч – это не зарплата, и мы советовали Тадэку найти еще какую-нибудь халтуру, но он почему-то не хочет. В общем, есть у него заскоки. А самое плохое – пьет. Мы уже с ним не раз про это говорили. Не помогает. Из наших ребят только он да Федя большие любите-ли выпить, но Федя хочет-не хочет, а должен держаться неделями, потому что он дальнобойшик и ему часто неделями за рулем сидеть приходится, а вот Тадэ-ка ничего не удерживает. Некоторые говорят, что это уже все… Я сошел с велосипеда и покатил его по узкой дорожке густого сада. Ста-рый домик Тадэка совсем покривился и наполовину ушел в землю. В синем сумраке ярко светилось низенькое окно. Проходя мимо, я неволь-но глянул туда. Занавесок не было, и я сразу увидел Тадэка. Он сидел по-турецки на смятой постели, на его скрещенных ногах стояла маленькая машинка, и Тадэк бойко печатал на ней. Рот у него был приоткрыт, а к нижней губе прилипла дымящаяся сигарета. Я с трудом открыл осевшую входную дверь, ощупью пробрался через кухню и постучал в комнату. Машинка продолжала трещать. Я дернул дверь, но она оказалась запертой. Я постучал громче. Машинка смолкла. - Чего надо?! – крикнул Тадэк. - Открой, это я! Послышалось бормотание, сильно похожее на ругательство. Потом за-шлепали босые ноги, и дверь открылась. - Здорово! – сказал Тадэк и тут же пошел обратно. Я протиснулся в комнату. - Закрой дверь и сядь туда! – он показал на продавленное кресло в углу, уселся на кровать в прежней позе и поставил машинку на коленях. Я сел в кресло, а Тадэк снова начал печатать. Прошло добрых четверть часа, но я его не прерывал, потому что сразу увидел в каком он настроении. В комнате стоял основательный беспорядок. Немытая посуда. Пыль. На полу бумажки и окурки. Прозрачные волны сигаретного дыма качались и таяли под грязным потолком. Тадэк был в полинявшей черной рубахе с обтрепанным воротником и закатанными рукавами, в пятнистых потертых джинсах. Его длинные, нечесаные волосы торчали клочьями в разные стороны, а лицо заросло чем-то средним ме-жду бородой и запущенной небритостью. Он закурил новую сигарету, подумал немного, шевеля пальцами босых ног, потом напечатал еще пару строчек, вытащил из машинки лист и бросил на стол. - Все, - сказал он, тяжело отложил машинку и, вытянув ноги, уперся спи-ной в стену. Потом спросил, не выпуская из губ сигарету: - Ну, чего пришел? - Да вот шел мимо… заглянул. Давно не виделись. Что-то ты зарос совсем… Не бреешься… Тадэк криво усмехнулся. - Брось эти провинциальные штучки! «Шел мимо, заглянул…» Научился! Все как у людей, а?! Только не вздумай рассказывать мне про внучку Базилевича! Меня это не волнует, понял?! Или может, ты услыхал о моих финансовых трудностях и зашел по-дружески побрить меня на дому?! В порядке шефской помощи, да?! - А чего это ты сразу на меня тянешь? Могу и побрить! - Ну-ну! Тадэк поднялся и вышел на кухню. Минут пять там что-то плескалось, громыхало и шипело. Наконец, Тадэк вернулся с мокрыми волосами, держа в одной руке открытую банку кильки в томатном соусе, в другой – сковородку с яичницей, а в зубах две вилки. Потом взял из-под вешалки свой портфель, вынул оттуда половинку свежего хлеба и бутылку водки. - Садись, поужинаем. Ты, кажется, кильку любишь. Он оторвал зубами жестяную нашлепку с бутылки и, небрежно расплескивая водку, вылили ее всю в два стакана. - Я соленую люблю… Но ничего – и эта пойдет. Немного съем… А пить, Тадэк, не буду, потому что я сегодня уже… - Как хочешь. Он поднял стакан, потом снова опустил. - Нет, раз уж пришел, выпей со мной глоток. Символически. Мы чокнулись, и я выпил немного. Тадэк залпом опрокинул свой стакан, постоял немного, плотно сжав губы, потом кивнул на мой, почти полный. - Будешь еще? Я отрицательно помотал головой. Тадэк перелил из моего стакана в свой, задумчиво подержал его в руках, потом открыл форточку и выбросил этот стакан вместе с водкой. - Все, Витэк, завязал. Понял? - Понял. А стакан, зачем выкинул? - Ни хрена ты не понял! Жри вон свою кильку! С минуту мы ели молча, потом Тадэк, не переставая жевать, заговорил: - Я возвращаюсь в университет. На заочное. Написал своему профессору так и так, хочу продолжать. Он ответил: «Сделай все контрольные за второй заочный курс, посодействую, чтоб на третий с нового года взяли! Программу прислал. Вот я и сделал. Отличные работы получились. Небось, у них еще никто та-ких не писал! - А что уже проверили? - Нет. Только что кончил. Завтра пошлю. - Самоуверенный ты, Тадэк… - А ты что думал?! Я, как все вы буду скромно ныть, что я маленький человечек? Нет! К черту! Я не маленький! Я – большой. И каждый из нас – большой. Единственный, уникальный. Только вбили себе в голову, что настоящие люди живут где-то там далеко, а мои соседи – Ваня, Коля, Петя – они разве большие? Они, как и я – маленькие, и дело наше маленькое… Пусть все решают другие, кто повыше сидит, кто поумнее! Нет уж! Я знаю лучше всех, что у меня хорошо, а что плохо! И если говорю: «Это у меня здорово получилось», значит, уверен – здорово! Вот так, Витэк. Ну ладно, какого хрена я тут выступаю?! Чего пришел, говори, а то сейчас поем и сяду рукопись вычитывать, тогда некогда будет. Я рассказал. Тадэк выслушал, закурил и усмехнулся одной половиной рта. - Совсем обалдели, - сказал он. – Делать вам нечего. Тоже мне трагедия – Жорик в футбол играть не будет! Да вы что? Рук у него не стало или ума ли-шился?! Радоваться надо: человек взрослым стал! Хватит за мячом бегать на потеху бездельникам, желающим зрелищ, потому что хлеб легко достается! Будет, наконец, нормально работать на своем заводе! Каждый день, а не раз в неделю. Реальную пользу обществу приносить. А не нравится на заводе – пойдет тренером! Он же кончил этот смехотворный институт… Хотя я всегда ему говорил, что спорт – не профессия и нечего из него культ делать! Проблема!.. Вот – по-смотри! Тадэк вскочил и принес фотографию каких-то развалин. - Знаешь, что это? Остатки монастыря двенадцатого века. А на стенах росписи сохранились. Они может не хуже Рублевских, да их мало кто видел! И все это – в десяти километрах от нас! И нашлись там люди, которые хотят его снести, чтобы на этом месте стадион построить. Вокруг – сплошное поле. Строй в любом месте! Так нет! Еще двенадцать столетий пройдет, мы все умрем, и ни одной пылинки от нас не останется, а эти росписи сохранятся! Люди придут, и будут тихо стоять возле них. И думать. Думать обо всех, кто жил на этой земле раньше. О нас с тобой думать будут… А если бы я приехал туда всего на день позже… Понимаешь? Один день – и десятки столетий… Человек и вечность! Вот проблема! А ты мне – Жорик в футбол играть не может… Сентиментальные мелочи… Я встал и пошел к двери. А на пороге обернулся. - Не хочешь – не приходи. Это твое дело. Только ты сам ни хрена не по-нимаешь. Про монастырь ты наверно прав, а про Жорика… Потому что не в том дело, может он играть в футбол или нет, а в том, что одна пора в жизни у человека кончается, а перейти в другую – трудно. А ему, может трудней, чем любому из нас. Я пошел. Будь здоров! - Эй! Ты что? – окликнул он. – Ты это брось! И не вздумай обидеться! А когда выйдешь за порог пошевели застоявшимися мозгами! Тоже мне – миссионеры нашлись! Благотворительность развели! А вам не пришло на ум, что Жорке в сто раз тяжелее будет от вашего сочувствия – вроде он на собственных поминках сидит?! А?! То-то же. Ну, иди, иди, чего стал?! На улице подумаешь. А раз уж теперь делать нечего я, конечно, приду, посижу с вами, бедными дурачками… Причем заметь – совершенно трезвый!
СТЁПА
Расстроил меня Тадэк. Вот он всегда так – подкинет какую-то мысль – и мучайся! Сам, небось, хоть бы хны, а я – думай… Прямо аж зло берет! А вдруг Жорик и правда обидится? Тьфу, черт! Все было так хорошо и правильно… И вот на тебе, сомнения всякие лезут… А мы удивляемся, почему это Тадэк нигде сработаться не может. Ясное дело. Все любят определенность. Да – да, нет – нет… А кому это нравится – сомневаться? Одно хорошо – то, что он пить бросил. Лишь бы продержался! Говорят первый год особенно трудно… У меня от мыслей даже голова заболела, и я по ошибке не на ту улицу свернул. Нонка в таких случаях говорит: «Пить надо меньше, или наоборот – больше!» А тут еще неизвестно почему велосипед стал барахлить… Все на бок заваливается… Два раза чуть на столб не наскочил… В общем, когда я подъехал к ресторану, было уже после одиннадцати. Я оставил велосипед подальше от входа, чтобы кто-нибудь не взял по пьянке, и подошел к двери. Она была заперта изнутри, а за стеклом маячил швейцар дядя Митя и показывал мне на пальцах, что мест нет и что вообще уже поздно. Вот чудак! Он почему-то решил, что я пьяный и рвусь добавить еще. Как я ему не объяснял, что мне нужна Топочка, ничего не помогало. Тут по счастью вывали-ла веселая компания, и пока кто-то обнимал дядю Митю и совал ему рубль, я проскочил. В зале было душно и накурено. Народу сидело порядком, и я стал оглядываться в поисках Топочки. Ее что-то нигде не было, зато в углу, за отдельным столиком я увидел Лизаньку, а с ней парня, который наверно и был ее Вася. За двумя сдвинутыми соседними столиками сидела компания совсем теплых ребят и девчонок. Они уже не ели и не пили, а только тянули охрипшими голосами: «Так выходит пели мы задаром…» Хоть и задаром, но пели они очень громко, и я бы полчаса рядом с ними не усидел, а вот Лизанька со своим Васей, взявшись за руки, тихонько говорили о чем-то своем и видно, ничего не слышали. Вася на вид мне даже понравился: худощавый такой парень лет тридцати пяти, только вот лысый. Но это ведь ничего, это ведь с каждым может случиться… Тут я увидел Топочку. Она вылетела из кухни и стала разгружать свой поднос на служебном столике. Я пошел было к ней, но после тихой улицы шумная обстановка ресторана подействовала на меня одуряющее: в голове стоял гул, а ноги плохо слушались, наверно оттого, что я только что слез с велосипеда. В общем, по дороге я зацепил за какой-то стол и на нем повалились все бутылки. Я хотел было извиниться, но не успел. Кто-то схватил меня за плечи и посадил. - Здорово, Цирюльник! Ты куда разогнался? Это оказывается Степа, а с ним трое каких-то парней. Они собственно уже не с ним – каждый дремлет сам по себе. А Степа еще держится. Степа – рубщик в мясном магазине. Я всегда прошу его отрубить хороший кусок говядины от задней части, и он всегда рубит, а за это я всегда стригу его без очереди, хотя если честно сказать, очереди у нас почти никогда не бывает. Просто я заметил, что человеку бывает приятно, когда ему скажешь: «Заходи, я тебя всегда обслужу – без очереди…» - Ты извини, Степа, - говорю, - я нечаянно… Тут из бутылок ничего не вылилось? - Давно вылилось. Вон туда, - показал Степа на свой живот. – Ты мне вот что скажи: я тебе мясо делаю? Делаю. Ты меня без очереди обслуживаешь? Обслуживаешь. А почему мы с тобой ни разу вместе не выпили, а? Почему скажи? Ну-ка, давай… Ребята! – стал он тормошить своих друзей. – Познакомьтесь – это Витька! Во такой парень! Парикмахер! Он вас всегда без очереди обслужит. Правильно я говорю? - Правильно Степа, - поддакнул я. - Так вот, ребята, надо его угостить. Девушка! Девушка! - Э! Э! Степа, не надо! Я сюда на минутку – по делу. Давай в другой раз, а? Понимаешь, меня там жена ждет и все такое… - Да брось ты это! Жена всех ждет! Правильно я говорю? Парни дружно закивали. - Девушка!!! – надрывался Степа. Я хотел встать, но он крепко схватил меня за руку. - Ты что?! Не хочешь с нами выпить? Брезгуешь, может? - Да нет, Степа, ты что? - Нет, ты скажи прямо – может, ты нами брезгуешь? Тогда, конечно… Тогда иди! Правильно я говорю? А если нет – докажи! Сядь с нами. Бутылочку разопьем и пойдешь. - Ладно, Степа. Только знаешь, что давай я поговорю вон с той официант-кой, она моя знакомая и все быстренько сделает. Понял? Вы тут посидите, а я сейчас… Фу! Еле отвязался. Не люблю, когда люди доходят до такого состояния! И чего столько пить?!
ТОПОЧКА
Она увидела меня и широко улыбнулась. - О, Витэк! А я уж думала, ты не придешь! Пошли сюда… Топочка усадила меня за не накрытый столик возле кухни и сказала: - Обожди, я тут с одними рассчитаюсь и поговорим. Я сел так, чтобы спрятаться за квадратную колонну от Степы и его друзей. Топочка подошла к той компании, что пела задаром, и стала с ней рассчитываться. А Лизанька ничего не замечала, говорила с Васей, говорила, и мне аж на душе теплее стало от того, какая она сейчас счастливая… Топочка вернулась и первым делом спросила: - Видал? Лизка-то с новым кавалером. Говорят – москвич. - А чего «говорят»? Я точно знаю. Так и есть. Они уже почти расписались. - Да ты что?! Вот повезло наконец девке нашей! Я так и знала, что она не-спроста тянет, мужиков перебирает… Молодец, Лизка! Правильно. Так и надо. А что? Будет в Москве жить… Квартира, небось, где-нибудь на Новом Арбате… По телеку видал, какие там домищи? Счастливая… А я уже второй раз вижу ее с этим парнем, но при нем спрашивать неудобно… Как раз думала, завтра соберемся и все узнаю… А в какое время? - В пять. Только ты захвати с собой чего-нибудь, чтоб Вике меньше готовить… А то она вроде нездорова. - Опять? Ох, не везет ей. А все, потому что детей нет… Были бы дети, меньше б болела… Хотя может это к лучшему. Я вот связалась с Федькой, а теперь сижу как дура с двумя пацанками на шее… Только Витэк, я тебя сразу предупреждаю: если Федька придет – ноги моей там не будет, ясно?! Не желаю я его видеть, подлеца! Представляешь, что делает? Сам вечно всяких девок в кабине возит, а как приезжает сразу начинает звонить и расспрашивать, когда я с работы ухожу, провожает меня кто или нет… Вот паразит! - Ну, Топочка, это ты зря… Он тебя любит, потому и ревнует… - Тю, скажешь тоже! Нужна мне такая любовь! Я его целыми неделями жду не дождусь! А он приедет и начинается: с кем была, куда ходила? Нет, Витэк, ты сам посуди – что это за муж? Неделями дома не ночует, потом сутки дрыхнет – пушками не разбудишь, и опять уехал! Я все-таки нормальная здоровая баба! Нет, хватит с меня… Ну ладно… Так что там с Жориком? Ты говорил у него какая-то невезуха? С Алкой, что ли поругался? - Да нет, Топочка, хуже. Я все рассказал, а потом вспомнил слова Тадэка и добавил: - Только ты не ляпни там чего лишнего, поняла? Пусть Жорик не знает, что мы из-за него собрались. А в разговоре надо его как-то подготовить… Ну, чтоб он не чувствовал себя одиноким и знал, что с ним рядом, как говорится, плечо друга и все такое… - Девушка! – позвали с соседнего столика. - Сейчас иду! Видите - я занята! – огрызнулась Топочка. – Да, дело конечно тонкое, - она вздохнула. – Может, хочешь выпить? - Ой, нет, Топочка, спасибо. - Ну и молодец! Не надо. А то я вижу, ты уже где-то набрался. Люська тебе даст. Да обождите минутку, сейчас иду! Ну, в общем, договорились. Только – без Федьки. - Ну, Топочка, как это – без Федьки? Раз все – так все! - Э, нет, Витэк! Тогда собирайтесь сами. Я не пойду. - Ну вот, начинается… - Нет, нет! Видеть его не хочу и все! Да иду уже, иду! Топочка убежала. Тяжело… Ладно, как-нибудь обойдется…
ДЕБОШ
Заиграла музыка. И вдруг до меня долетел голос Степы: - А вы, девушка, не ломайтесь! Я ведь вас культурно приглашаю. Ну, конечно! Так и есть! Степа стоит возле Лизаньки, она ошалело на него смотри, а Вася побледнел. Я вскочил и кинулся к ним. - Извините, пожалуйста, - растерянно сказала Лизанька. – Я не хочу танцевать. - Как это, вы не хочете? А я, может, весь вечер мечтаю танцевать с вами! Сижу и мечтаю. Вася встал и перехватил Степкину руку. - Вам же сказано, что она не хочет. - А ты кто такой? Я что-то у нас таких не видал! А ну, лысый, отвали! И тут подоспел я. - Кончай, Степа, - говорю и обнимаю его за плечи. – Ну-ка пошли, я тебе что-то скажу. - А ты тоже отколись! – разошелся Степа. – Я тебя не трогаю. И ты меня не трогай! А то по костылям получишь! Я хотел оттащить его от столика, но он рванулся, и я шмякнулся о квадратную колонну. - Витэк! – испугалась Лизанька. - Ах, ты так! – крикнул я и вцепился в Степкин пиджак. – А ну, пошли, выйдем! Тут поднялась общая свалка, набежали какие-то ребята, нас стали разнимать, но я видел это как в тумане. Помню только, что я не отпускал Степку, То-почка бегала вокруг и кричала: «Отпусти его, Витэк, сейчас милиция приедет!», Лизанька растерянно повторяла: «Да что же это такое?», Вася дергал Степку за рукав и говорил: «Ну-ка, старичок, давай отсюда!», а Степка вырывался и орал: «Не трожь, падла, рабочие руки!»… Потом мы всей кучей выкатились на улицу. Народу было полно, но тут кто-то крикнул: «Атас!» - и все стали разбегаться. Я не успел опомниться, как мы со Степкой остались вдвоем. Краем глаза я успел заметить, как дядя Митя закрывал дверь и не хотел выпускать на улицу Топочку, но тут Степка охватил меня за рубашку и дохнул перегаром: - Ты на кого прешь?! За кого заступаешься? Да ты знаешь, что с этой дев-кой полгорода… Я изо всех сил двинул его коленом, но он все же успел размахнуться… Я очутился в трех шагах от него, на земле и сразу понял, что гляжу на мир только одним глазом. Но все же одного глаза хватило, чтобы увидеть суровое лицо за стеклом кабины, и я понял, почему разбежались ребята… К ресторану подкатил желтый РАФик, а из него выскочил Саня-Детектив. Степка, не разобравшись, пошел на него с кулаками, но Саня очень ловко при-менил какой-то прием. Степка с разгону полетел на землю и подкатился прямо к РАФику. Пока он вставал, Саня спокойно открыл заднюю дверцу. По-моему Степка даже не успел сообразить, как его захлопнули в машине. Я кое-как поднялся и стал отряхивать вымазанные брюки. Саня подошел и взял меня за подбородок. - Ничего страшного. Но синяк будет. За что он тебя? - К Лизаньке приставал. Она там со своим Васей. - Ага! Ладно. Я разберусь. А ты что это никак тоже надрался? Что ж ты делаешь?! Я Володьке звонил, у него все будет готово, а ты, небось, никого не предупредил? Мне вдруг чего-то смешно стало, хотя тут не до смеха, когда глаз болит и с каждой секундой заплывает все больше. Но так хорошо было чувствовать, то Саня пришел вовремя на помощь, что он здесь, рядом… Я не удержался и хотел его обнять, а ему, видно стало неудобно, потому что он смущенно оглядывался по сторонам и все подталкивал меня к машине: - Ну-нy? Держись, держись… Давай я тебя домой отвезу. - Да ты что, Саня? – говорю. – Все хорошо. Я не пьяный… Я сам дойду… Ты только вот… поговори с Топочкой… Обязательно, ладно? А то она не хочет, чтоб Федя был… Как же мы без Феди?.. А всех остальных я обошел… И все придут. - Да ну? Честно? - Во, Саня! Зуб даю! Один Федя остался. - Ну, тогда ты молодец! Давай садись в машину. Саня подтолкнул меня к задней дверце и помог залезть внутрь. Степа храпел прямо на полу. Машина тронулась и уже проехала метров пятьсот, как вдруг меня осени-ло. Я застучал в стенку кабины. Саня открыл задвижку на круглом окошечке. - Ты чего? - Стой! Велосипед оставил. - Какой еще велосипед? - Яшки-Доктора. Брал, чтоб скорее… А ему с утра к больной свинье ехать надо. - Стой, Петя, - сказал Саня. – Поехали назад. Петя тормознул. Степа проехался мордой по полу, ткнулся головой о нож-ку бокового сиденья и приоткрыл один глаз: - Какая остановка? – спросил он, еле ворочая челюстью. - Якуба Коласа, - сказал я. - Мне на следующей, - успокоился он и закрыл глаз. Мы вернулись к ресторану, и Саня спросил в окошечко: - Ты где его оставил? - Выпусти. Я сам найду. - Сиди! Нечего! Через несколько минут Саня открыл заднюю дверь и подал мне Яшкин велосипед. Места было мало и пришлось положить его прямо на Степку. Он снова проснулся. - У меня проездной! А что за остановка? - Якуба Коласа, - сказал я. - Ну, мне не следующей, - буркнул он и отключился. Машина тронулась, меня стало укачивать, и я чуть не заснул. - Проснись, Витэк, - сказал в окошечко Саня. – Приехали. - Стой! – вдруг сообразил я. – Мне к Индейцу надо. - Хватит на сегодня. Завтра пойдешь. - Кончай, Саня! Завтра никак. Мне надо с Люськой все уладить и Ленку в кино сводить. - То-то же! – ухмыльнулся Саня. – А все пристаете – чего не женюсь… Как погляжу на вас – охота пропадает! - Ну и дурак! Люська у меня знаешь какая?! Думаешь, она что скажет? Ни-ни! Раз надо, значит, надо. - Ладно-ладно… Знаем. Я завтра к Индейцу сам зайду. - Э, нет, Саня, стоп! Раз уж я взялся, я доведу. Давай, заворачивай! - Слушай, Витэк, не надо… - Саня! – сказал я и так посмотрел на него, что он все понял. - Ну, как хочешь. По Мицкевича, Петя! Через пять минут мы остановились, и Саня помог мне выгрузить велоси-пед. - До завтра! Жорика я приведу. Сейчас доставлю этого, - Саня кивнул на машину, - и подъеду к Топочке. Может, поговорю с ней и насчет Феди… Если опять типы вроде тебя не устроят пьяный дебош. - Какая остановка? – высунул голову Степа. - Тебе на следующей! – сказал я и захлопнул дверцу.
Сообщение: 62
Зарегистрирован: 05.04.08
Откуда: Беларусь, Брест
Репутация:
2
Отправлено: 06.12.08 17:22. Заголовок: ИНДЕЕЦ ФЕДЯ Когда ..
ИНДЕЕЦ ФЕДЯ
Когда желтый РАФик мигнул стоп-сигналами на повороте, и я сориентировался в темноте, оказалось, что до Фединого дома еще метров десять. Я хотел было проехать на велосипеде, но вовремя сообразил, что с одним глазом можно и в столб врезаться, и пошел пешком. После того, как Федя с Топочкой поссорились последний раз, он поселил-ся на квартире у своей тетки. Она ему выделила утепленную веранду с отдельным входом, и Федя устроился там как король. Хотя и платил тетке двадцать рублей в месяц. Родство родством, а квартира квартирой. Федя работает на здоровенной машине с прицепом – развозит железобетонные конструкции. Рейсы у него бывают длинные, и Топочке всегда кажется, что он где-то там ей изменяет. А в это время Федя сидит за рулем и думает про Топочку то же самое. Конечно, его можно понять – Топочка самая симпатичная официантка в нашем ресторане: пухленькая и веселая. Все мужики к ней так и липнут. Но это ничего не значит. Я наверняка знаю, что ни Федя, ни Топочка друг другу не изменяют. Просто у них характеры такие. Между прочим, Федя у нас тоже красавец: высокий, креп-кий и лицо у него точь-в-точь, как у молодого Клинта Иствуда . В душе он замечательный парень, вот только образования ему не хватает. Пока он молчит, его можно принять за кого угодно, но стоит ему сказать два-три слова, как сразу яс-но, что он еле-еле окончил школу. Так оно, в общем, и было. Не любил Федя учиться и книжек читать не любил. Да и сейчас не читает. Федю еще в школе прозвали «Индейцем». А получилось это так. В шестом классе решили мы по-ставить на вечере пьесу про Тома Сойера и Гека Финна. Нонка всегда у нас был самый большой артист, ясно, что ему дали Тома Сойера. Я играл Гека Финна. А Феде досталась роль индейца Джо. Во время репетиций он часто отвлекался, и Нонка вечно его звал: «Индеец! Федя!» И так привык к этому, что на спектакле, уже в самом конце, когда судья спросил: «Что это с тобой было, Том?», Нонка под самый занавес взял да и ляпнул: «Ох, сэр, там, в пещере - индеец Федя!» Так с тех пор и пошло – Индеец Федя. Я кое-как добрался до Фединого дома и облегченно вздохнул: в глубине сада светилась веранда. Есть Индеец! Я долго не мог пролезть вместе с велосипедом в калитку и все слышал, как во дворе что-то фыркает и плещется. Наконец, я плюнул на этот велосипед, оставил его там, где он застрял и пошел по дорожке. Индеец Федя, по пояс голый, мылся в тазу прямо возле своей веранды. - Привет, Индеец! – сказал я и хлопнул его по голой спине. – Моешься? - Ну! – ответил Федя и стал прыгать на одной ноге, вытряхивая воду из уха. - Недавно приехал? - Ну. - Ясно. Тут одно дело есть. - Ну! Федя выплеснул мыльную воду на теткину клумбу с гладиолусами и, призывно мотнув головой, поднялся на веранду. Мы зашли, и я зажмурился от яркого света. - Ух, ты! – сказал Федя, увидев мой глаз. – Кто? - Да так, был один… Ты не волнуйся. Я его так отделал – мама родная не узнает! - Кто? - Да какая тебе разница? - Кто? - Ну,…Степка – рубщик из мясного. - Ладно, - зловеще сказал Индеец и протянул мне здоровый гаечный ключ. - Ты что? Очумел? Хочешь, чтоб я в тюрьму, да?! - Приложи. Я приложил. И, правда, хорошо. Даже глаз стал чуть-чуть видеть… Через дырку для гайки. - Ты только не заводись с ним, Федя, ладно?! А то я тебя знаю… Он, понимаешь, к Лизаньке прицепился, а я… - Ага! - Да нет, правда, ему крепко досталось. Там Саня на машине подъехал… - А! - Так что ты уж его не трогай, ладно? Он по пьянке… С кем не бывает… А то потом мясо мне рубить не будет… От задней части… - Посмотрим. Федя взял щетку и стал меня чистить. А я глядел на него через гаечный ключ, как в монокль и рассказывал про Жорика. Федя выслушал, спрятал щетку и сказал: - Снимай. - Чего-чего? – не понял я. - Штаны. - Да ладно, ты что? Люська зашьет. - Снимай. Я снял. Пока он зашивал, я изложил ему, как было дело в ресторане. На всякий случай я не сказал определенно, зачем я туда ходил. Просто мимоходом упомянул: - Топочку видел. Про тебя говорили. Ты знаешь, может, она в чем-то и права, Федя… Зря ты ее это… подозреваешь… Она к тебе ничего плохого не имеет… Только, говорит, трудно ей, когда ты в рейс уходишь. Тоскует и все та-кое… - Во дает! – сказал Индеец и откусил нитку. – Цирк на дроте. - Спасибо, Федя. Но ты зря. Ты подумай… Дети и все такое… Пока я надевал брюки, Федя достал хлеб, кусок сала, луковицу и бутылку без этикетки. - «Три Бурячка», - он вытащил пробку из свернутой бумаги и разлил. – Давай! - Нет, Федя, я – пас! Я уже сегодня знаешь сколько… Меня же там Люська ждет… И вообще… Я пошел. Так ты не забудь: завтра в пять. - Ну! - И с собой, как обычно. Пока! - Тамарка будет? - Топочка? Я даже не знаю… Может, Саня ей скажет… А что? - Не пойду. - Да ты что, Федя? Мы ведь все решили собраться… Ты ведь сам недавно говорил, что давно пора. Говорил? - Ну! - Так чего же ты? - Тамарка будет? - Может и будет. Она тоже наша. - Не пойду. - Ну, и сволочь ты после этого! Вот Лизаньке надо было в Москву ехать с женихом, у нее может личное счастье от этого рушится, и то она сказала – пойду и все! Я ее наоборот уговаривал! А ты… Развели тут комедию… Правильно Та-дэк сказал – совсем обалдели. Делать вам нечего! У Жорика, можно сказать го-ре! Он, может, с мечтой своей жизни навек расстается, а ты… На выпускном ве-чере обещали… Забыл уже все, да? Забыл?! Федя сидел за столом, положив перед собой большие руки, и я видел, как побелели от напряжения пальцы, когда он сжал кулаки. Тогда я вернулся к столу и поднял стакан. - А ну давай! Слышь! За дружбу! И мы выпили.
ТЁМНАЯ НОЧЬ
Потом я еще помню, как Федя поддерживал меня на крыльце, потому что я все время хотел свернуть в сторону. Помню, как мы вытаскивали застрявший в калитке велосипед… А вот что было потом, я уже не помню. Только осталась навсегда в моей голове такая картинка: стою я на углу своей улицы и гляжу вдаль. А там, в самом конце, где светится одна-единственная лампочка, медлен-но уходит, опустив голову, Индеец Федя и ведет рядом велосипед. Не знаю, по-чему велосипед был тогда похожим на коня, только так уж казалось… И еще я чувствовал, что хоть голова идет кругом, а глаз ничего не видит – на душе у ме-ня хорошо и спокойно. Все, что надо было сделать, я сделал. Яша вовремя полу-чит свой велосипед и поедет утром лечить больную свинью, а Федя придет завтра в пять часов и все будет, как положено. А ночь вокруг была такая темная, что и двумя глазами ничего не разглядишь, а уж одним и говорить нечего… Я не помню, как добрался домой, и хотя Федя довел меня почти до самой калитки, мне кажется, что шел я очень долго. Может, потому что я решил сократить путь и двинулся через двор бабки Вероники, но промахнулся и вышел ми-мо нашего дома, левее, в огороды… Кажется, я еще был у реки, но это не точно. В общем, следующее, что я точно помню так это, как я влезаю в открытое окно нашей кухни, чтобы не разбудить Люську и Ленку стуком двери. На кухне, правда, горел свет, и в другое время я бы догадался, что Люська, наверно, не спит, но тогда это не пришло мне в голову. Надо сказать, что залез я довольно аккуратно и разбил всего лишь одну банку с маринованными грибами. И то потому, что Люська опять поставила ее на подоконник, хотя я сто раз говорил ей, чтобы она этого не делала, потому что утром туда светит солнце, и грибы нагреваются… Я не обратил на эту банку никакого внимания, а просто сел за наш старенький кухонный стол и только улыбался от радости, что, наконец, я дома. И еще я думал о Люське. Конечно, она дуется за то, что я пришел так поздно и в таком виде, но я расскажу, как было дело, и она поймет… Она у меня умница и молодчина… А я ведь почему поздно пришел? Я ведь не хотел… Я думал – я успею… А выпил я так много, потому что так получилось… Незаметно… У Володьки – рюмочку коньяка…За компанию. Дома – стопочку наливки. Для размышления. У Маши – стакан «чернил». Чтоб завтра ей повезло с попутной машиной… У Яши я лечился от икоты – грамм пятьдесят спирта - не больше… У Лизаньки рюмочку крымского вина за удачу. У Тадэка – всего глоток водки за то, чтоб он бросил пить… А в ресторане… А вот в ресторане я не пил. Не пил и все. Молодец! Хотя, может, если бы я со Степой выпил, ничего бы не было – драки и заплывшего глаза… А доконали меня «Три бурячка» Индейца Феди… Мутная такая штука была и до сих пор бураком отдает… А все, потому что уперся Федя… Конечно, будь я понаходчивей, я может, и придумал бы что-нибудь получше, а так… Зато я собрал всех. И уговорил… Люська это поймет. Выслушает все и смягчится. А потом, я как всегда, обниму ее за плечи и скажу тихонько в самое ухо: - Ленка уже спит… Пошли, а?
СТРАХИ
Я сидел и ждал, а Люська все не приходила. Может, она заснула, дожида-ясь меня, а свет на кухне просто забыла выключить. Или нарочно оставила – как маяк… Я встал и на цыпочках пошел в комнату. Потом заглянул к Ленке. Она спала, положив обе ручки под щеку. А Люськи нигде не было. Что же это такое? Куда бы она могла деваться? Я быстро вернулся на кухню и оттуда вышел в сени. На полу лежал неровный прямоугольник света. На чердаке горела лампочка. Люк чердака открыт, и приставлена к нему лестница. Я поднял голову и прислушался. Глухая тишина. И вдруг мне стало жутко. Я ни с того, ни с сего вспомнил один случай, который потряс меня в детстве. Было мне тогда лет восемь, сидел я в комнате и решал примеры по арифметике, а мама возилась на кухне. И вдруг ворвалась наша соседка – тетя Вероника – и как закричит истошным голосом: «Матрена повесилась! Ночью на чердаке!» «Господи, боже мой! - сказала мама. – С чего бы это!» «Ну, как с чего? – отвечала Вероника, - опять ее мужик пьяный пришел, она и не выдержала!» И как вспомнил я про этот ужасный случай, так прямо оцепенел весь и с места сойти не могу… А на чердаке тихо-тихо… Сердце у меня прямо остановилось. Ступил я на нижнюю ступеньку лестницы, а дальше двинуться не могу. Наконец, взял себя в руки, еще на две поднялся и, холодея от ужаса, просунул голову в люк. В двух шагах от меня на старом продавленном диване сидела Люська. Она спала, откинув голову на спинку дивана, волосы у нее разметались, а на лице, хоть оно было спокойное, еще не высохли слезы. Короткий халатик разошелся, и на голом колене лежала Люськина рука, а в ней повисло слегка по-желтевшее письмо. Рядом стоял маленький сундучок с откинутой крышкой. По-всюду вокруг валялись старые конверты и вынутые из них листочки, исписанные мелким почерком… Листочки из разных тетрадей. В клеточку, в полоску, и в косую линеечку… Я сразу узнал их.
ПРОШЛОЕ
Люська окончила школу годом позже меня и поехала в областной город учиться в торговом техникуме. По воскресеньям, если были деньги, я ездил к ней, а если не мог, то приезжала она. И хотя мы раз в неделю виделись, я все равно очень скучал, и каждый день писал письма. Люська отвечала мне реже, но я не обижался, потому что ей было больше некогда, чем мне. Потом, через два года, когда мы поженились, оказалось, что она сохранила все мои письма, так же, как я сохранил ее письма, и нам было жалко их выбрасывать. Тогда мы сложили письма в сундучок моей покойной бабушки, и сперва он стоял у нас под кроватью, а потом, когда родилась Ленка, и в квартире пришлось сделать пере-стройку, Люська отнесла его на чердак. Последние пять лет никто из нас туда не заглядывал. Я стоял на лестнице и смотрел на Люську, а сердце у меня снова билось нормально, и так легко на душе стало оттого, что ничего скверного не случилось, и страхи мои оказались пустыми… Люська не просыпалась, а я не мог оторвать глаз от маленькой слезинки, которая осталась в ямочке на ее щеке, и было мне Люську ужасно жалко… Ко-нечно, она весь вечер ждала меня и беспокоилась, а потом стала думать обо мне плохо, и чтобы отогнать эти мысли, пошла почитать наши старые письма… На-верно, ей было горько, потому что, если подумать, выходит что я ее обманул… Не пришел в половине десятого, не купал вместе с ней Ленку, а кроме того, ей очень хотелось посмотреть восьмую серию вместе со мной… Я тихонько поднялся выше, осторожно протянул руку и вынул из Люськиных пальцев последнее письмо, которое она читала…
«Моя дорогая и любимая Люська! Спешу тебе сообщить, что сегодня была последняя военкоматская комиссия и меня окончательно забраковали. Сказали, что в желудке у меня болезнь, которая называется гастрит, но ты не беспокойся – болезнь эта незаразная и для здоровья не очень опасна. Я буду лечиться и выздоровею, а тогда меня может, возьмут через год или два… Мне, конечно, не хочется расставаться с тобой и через год, и через два, но с другой стороны, все наши ребята, кто не поступает в вуз, уходят в армию и мне перед ними неудобно, вроде я какой-то неполноценный. Я все-таки хотел бы пойти в армию, потому что это священный долг и хорошая школа для жизни. Но ничего. Люська, ты не думай, если вдруг что случится, я и с гастритом пойду – добровольно. А то, что сейчас меня не взяли, мо-жет, и к лучшему, потому что положение у нас дома все хуже. Бабушка совсем разболелась и не встает с постели. Любка стала получать двойки, и мама беспо-коится, что она не перейдет в девятый класс. Но Любку я тоже понимаю – на нее свалилась вся домашняя работа и уход за больной бабушкой. Мама тоже потихоньку болеет, но на работу ходит. Во-первых, потому что она вообще такая, а во-вторых, потому что ей по больничному платят только пятьдесят процентов, а нам не хватает денег – надо срочно покупать дрова на зиму, да пальто Любке, да мне ботинки, а я, как разнорабочий, получаю на стройке пока еще немного. Не-давно мама встретила своего дальнего родственника Леопольда Яновича. Ты, наверно, его знаешь – такой старичок, парикмахер. Так вот, он скоро идет на пенсию. И хочет вместо себя подготовить ученика. Мама говорит, что он очень хороший мастер, при Польше учился в Варшаве, а потом всю жизнь работал и одни благодарности получал. У него есть чему научиться, а с профессией парикмахера всегда можно заработать на кусок хлеба. Мы с мамой вчера вечером обсуждали это и решили, что наверно, стоит пойти к нему в ученики, а потом, когда наше положение немного поправится, я может, еще и в институт поступлю. Но я не сказал маме окончательно, потому что хотел посоветоваться с то-бой. Так ты напиши мне сразу же свое мнение, и в субботу я дам Леопольду ответ. Может, тебе неудобно будет, что я парикмахер? Хотя бы даже временно… Но там понимаешь, постоянный оклад, и Леопольд говорит, что уже через два месяца я буду получать хоть небольшое, но твердое жалование. А сейчас на стройке мне платят от выработки, и как я не стараюсь, больше пятисот рублей не выходит. Это очень обидно, потому что сила у меня есть, но мастер, глядя на мою фигуру, всегда качает головой и дает легкую работу. Так что ты обязательно напиши: если тебе не понравится, чтобы я был парикмахером, я сразу откажусь. А то, что ты продолжаешь сочинять стихи это, по-моему, хорошо, и они мне очень нравятся. Ты и дальше присылай мне все, какие есть, не стесняйся – я перечитываю каждое стихотворение по нескольку раз и складываю в ту коробку конфет, которые мы с тобой вместе купили, а по какому случаю – ты сама хорошо помнишь. В этой коробке лежат еще те твои стихи, что я вырезал из школьной стенгазеты – помнишь? – меня за это к дереку вызывали… Кроме то-го, я храню в ней всякие мелочи, которые напоминают о тебе: еловая шишка, колпачок от твоей первой губной помады, пуговица и кое-что еще… Насчет последнего стихотворения про трех сестер, хочу тебе сказать, что оно мне очень понравилось, только у меня есть маленькое замечание вот к этой строчке: К трем сестрицам парни сразу подошли – Очень уж прекрасны девушки были! По-моему, в слове «были» ударение надо поставить на «ы», хотя я не уверен, потому что, кажется, поэты имеют право менять ударения в словах, чтобы получалось поскладнее… А так – стихотворение очень хорошее – я прочитал его три раза и положил в коробочку к остальным. Насчет того, что ты меня спрашивала, я думаю так: то, что этот парень помогает тебе заниматься это ничего, а в кино ты с ним не ходи, потому что я ведь без тебя ни с кем не хожу. Ну, буду кончать, а то надо проверить Любкины уроки, а я сам в алгебре не очень силен, и все уже стал забывать. Привет тебе передают мама, Любка и бабушка, а я тебя целую и обнимаю крепко-крепко, как под тем дубом в Ореховке, когда мы ездили навещать твою тетку! С приветом – любящий тебя Витэк».
Сложил я свое письмо, написанное двенадцать лет назад, и положил обрат-но, на голое Люськино колено. И так мне стыдно стало, что пришел я поздно, пьяный и с подбитым глазом, что волновалась за меня Люська и беспокоилась… И пришло мне в голову, что наверно, сейчас я уже не такой, как был в то время, когда писал ей это письмо… Потому что раньше я ни за что на свете не заставил бы Люську так за меня волноваться. За три года нашей дружбы плюс десять лет супружеской жизни я сильно выпил всего три раза: один – еще в школе (но то-гда я пить не умел), один – в деревне на свадьбе Люськиной сестры (но тогда меня нарочно напоил ихний дядька) и один раз с печником, который перекладывал у нас печку (но, во-первых, это случайно, а во-вторых, Люська об этом не знает, потому что она была в Городе на курсах повышения). А сегодня – четвертый. Но все равно – это нехорошо. И глядя на Люськину слезу, я дал в уме торжественную клятву, что никогда больше не приду домой так сильно пьяным, как сегодня… И тут Люська проснулась. Она подняла голову, провела рукой по щеке и вытерла слезу. Потом гляну-ла вниз и увидела меня.
НАСТОЯЩЕЕ
- Люсенька, - сказал я, - ты прости, пожалуйста… - Явился? – спросила Люська сонным голосом. – Который час? - Час? Не знаю… Ты на меня не сердись, но так получилось… - Господи! А что это у тебя под глазом? - Это? Это – пустяки, Люсенька. Ничего страшного… Понимаешь, в ресто-ране… - Ах, в ресторане?! – ее голос креп с каждым словом. – Господи, господи, какая же я дура! Лечу с работы, жду, нервничаю, а он, оказывается, сидит в ресторане, является, как ни в чем не бывало с побитой мордой и даже не знает который час! - Люсенька, ты только не сердись… Я, конечно, виноват… В общем, я конечно, где-то свинья… - Свинья? – перебила Люська и вскочила с дивана. – Мало того, что ты свинья – так ты еще и пьяная свинья! Паразит ты несчастный и больше никто! Обманул меня, чуть не уморил ребенка, а сам ходит по ресторанам и пьянствует! - Что ты говоришь, Люсенька, - поразился я. - К чему это: «ребенка уморил»…? - Он еще спрашивает?! Наглец ты после этого и больше ничего! Ты зачем оставил Ленку без присмотра, да еще велел ей пол мыть?! Тогда уже пьяный был, что ли? А ты знаешь, какой она потоп устроила? Все чемоданы под кроватями промокли – а в них зимние вещи! А чем она этот пол мыла? Своими лучшими шерстяными колготками! До дыр протерла! Глаза б мои на тебя не смотрели, пьянчужка несчастный! Господи, да за что мне наказание такое?! У всех мужья, как мужья, а у меня… Связалась на свою голову… Слезы брызнули из ее глаз и потекли по щекам, а я стоял на лестнице, креп-ко держался обеими руками и думал о том, как несправедливо все получается… Я ведь в ресторане ни капельки не выпил, а попробуй, докажи это Люське! И насчет мытья пола тоже хотел, как лучше… А теперь Люська ничего слушать не хочет и попробуй ей объяснить про Жорика, и про то, каких трудов мне стоило всех собрать… Конечно, я перед ней виноват и все такое, но можно же сна-чала человека выслушать, подумать, а может он прав, а потом уже на него кричать… Люська стояла ко мне спиной и, закрыв лицо руками, всхлипывала, а я глядел снизу и видел ее стройные, красивые ноги и страшно досадно мне было, что все у нас так нескладно выходит… - Люська, - сказал я, - когда ты все узнаешь, ты поймешь… - Ничего я не хочу знать! – крикнула Люська. – И видеть тебя не хочу! Ни-чего уже не хочу! - Люська, брось это, а? Мы ведь с тобой всегда вместе, а все это – мелочи жизни… Переживем? Люська не ответила и только подрагивала плечами. Я вздохнул и тихонько сказал: - Ленка уже спит… Пойдем, а? - Уходи! – обернулась Люська. – И не смей об этом! Я не хочу тебя видеть. Ты мне просто противен. Это было очень больно. Я медленно спустился с лестницы, кое-как постелил постель, разделся и лег лицом к стене. Долго лежал я так, не шевелясь, и тяжелые мысли медленно ворочались в моей голове. Наконец, Люська на цыпочках пришла, постояла над кроватью и прикоснулась к моему плечу. Я зажмурился и притворился, что сплю. Люська сняла халатик, тихонько присела на край постели и стала раздеваться. Когда она хотела лечь, я повернулся, вроде во сне и не дал ей места. Люська посидела немного, потом наклонилась, осторожно поцеловала меня в лоб, взяла раскладушку, одеяло и пошла спать в комнату Ленки. И хоть на душе у меня было неважно, но после этого поцелуя вроде что-то немного исправилось, и я уже не боялся, что мне будут сниться кошмары…
СОН
А приснился мне очень хороший сон. Вроде бы идет красивая классная игра на чемпионате Европы, сборная СССР играет со сборной Швеции, и Жорик забил в шведские ворота одиннадцать голов. А мы с Люськой, такие за него счастливые, смеемся, прыгаем, кричим: «Давай, Жорик, давай!» И мы подбрасываем вверх Ленку… Конечно не там, на чемпионате, а здесь – перед нашим маленьким телевизором…
УТРО
Встали мы поздно и то потому, что разбудила нас Ленка. Она решила при-готовить завтрак и уронила на пол целлофановый мешок, в котором было два десятка яиц. Люська вскочила с постели и взялась за дело сама, а Ленку послала за пивом. Это была хорошая идея, потому что я не мог встать, и голова у меня прямо разламывалась. После пива мое самочувствие улучшилось, а когда Люська сделала мне примочку, и я стал видеть обоими глазами, мир показался мне не таким уж пло-хим. Люська была как шелковая, а я еще немного дулся, но после мультяшек все вошло в норму. Когда мы вернулись из кино, Люська хотела было на часок вы-проводить Ленку к соседской девочке, но я сообразил, что времени у нас в обрез и мы можем опоздать, а мне хотелось прийти к Володьке хотя бы на пятнадцать минут раньше, чтобы кое о чем предупредить ребят до прихода Жорика. Я был, как всегда прав – мы и так еле успели собраться. В основном, конечно, из-за Люськи. Сперва выяснилось, что поползли лучшие чулки, потом от пояса оторвалась резинка, а в последнюю минуту она села отпускать подол своего миниплатья, потому что теперь носят макси. Я надевал выходной темно-синий костюм в полосочку, нейлоновую рубашку и красный галстук на рези-ночке, который подарила мне Люська на день Советской Армии. В армии, я, правда, так и не служил, но Люська все равно каждый год поздравляет меня с этим днем, называет защитником, и мне делается приятно, хотя я этого никогда не показываю и даже делаю вид, что сержусь. В общем, пока мы собирались, договорились с нашими старыми девами, чтоб они присмотрели за Ленкой до вечера, и вышли из дому, причем Люська еще раз вернулась, чтобы проверить, хорошо ли выключен газ. Было уже без десяти пять. Мы понеслись во весь дух, и по дороге я уже начал было пилить Люську за то, что мы опаздываем, но мои опасения оказались напрасными.
ОБЩИЙ СБОР
Дверь открыл Володька и вместо того, чтобы поздороваться спросил: - О! Что это у тебя с глазом? - Да так, - говорю. – Мелочи жизни! Шел домой вчера вечером и споткнулся… Обувь снимать? - Нет, нет, не надо. Люсенька, проходи, пожалуйста! Какое у тебя нарядное платье! - Ой, что ты, Володя?! – сказала Люська и покраснела от удовольствия. – Оно уже не новое… А где Вика? Тут я принесла селедочку, консервы и все остальное… - Она там, на кухне с Катей. Проходи. - Все в сборе? – спросил я. - Ты что, не знаешь наших? Пока только Нонка и Катя. - Фу, слава богу! Пошли, надо кое о чем поговорить… Я заглянул на кухню и поздоровался. Вика и Катя в передниках делали салат. - О! – хором сказали они. – Что это с тобой? - Пустяки, - сказал я и поскорее пошел в комнату. Нонка, перебирая струны гитары, смотрел по телевизору с вырубленным звуком передачу о передовиках сельского хозяйства. - Ну, ты даешь! – вскочил он с места, увидев меня. – Кто это тебя? - Люська, - огрызнулся я. Вошел Учитель. - Утром звонил Детектив. Восхищался твоими организаторскими способностями. Говорят, ты успел всех обойти? - А я такой. - Так что ты хотел сказать? - Пацаны! – сказал я. – Вот какое дело: во-первых, Жорик не должен знать, что мы знаем, что он не знает… Ну, в общем, ясно? Да? - А ты думаешь, он не знает? – ухмыльнулся Нонка. – Мне тут Вовка рас-сказал, что к чему. Не думаю, чтобы Жорка не видел, как вместо него готовят игрока. У него все-таки два глаза и, надеюсь, оба целые… - Нет, нет, Витэк прав, - вмешался Володька. – Надо это как-то потактичнее… Саня приведет Жорика около шести, когда все уже соберутся. А всех наших по мере появления посылайте на кухню. Девочки там расскажут, что и как. А девочек я сейчас проинструктирую. - Во-вторых, - продолжал я, - Лизанька наверно придет со своим женихом Васей. Он москвич, человек культурный, так надо перед ним постараться… Ну, чтоб не ударить, как говорится лицом в калошу… Ради Лизаньки. Конечно… И вообще… - Я буду петь ему дифирамбы! – Нонка дернул струны гитары и запел: «Мой Вася, мой Вася, я знаю будет первым на Луне…» - Ладно, кончай. В-третьих, пан Тадэуш завязал, и надо сказать всем, чтоб к нему с этим делом не липли… - Володя, где тут можно упасть? – спросил Нонка. – По-моему, сегодня будет конец света. Тадэк – и не пьет?! Невероятно! А, может, это понт? - Не-е-е, ребята, это железно. При мне завязал. Вчера. - Во дает! Бедный Индеец! - А при чем тут Индеец? - Кто же ему составит компанию? - Сообща. По очереди, - предложил Учитель. - А кто нас после этого будет выносить? - Будь спокоен! Он со всеми выпьет, потом каждого на руках домой отнесет и пойдет в буфет на вокзал добавить, - ответил я. – Но за Индейца скажу особо. Тут есть свои сложности. Надо как-то уладить, чтобы они с Топочкой хотя бы на сегодня помирились. - Ладно, ребята, - вздохнул Нонка. – Пострадаю за коллектив. Есть идея. «Принимаю огонь на себя». Как только придет Топочка, направляйте ко мне, а Федю прячьте на кухне, чтобы ее сразу не увидал! - А если Индеец придет раньше? - Соответственно наоборот! - А что ты задумал? - Мавр, ты сделал свое дело? Можешь выйти. Ты, между прочим, знаешь, что мы из-за тебя полночи репетировали! Я тебе это еще припомню, обожди! - Ладно-ладно… А где килька? – возмутился я, оглядев накрытый стол. - Спокойно, Витэк, килька в банке, банка в холодильнике, а я твои вкусы… Володьку перебил звонок, и он бросился в переднюю. Через минуту, пригибая голову, в комнату вошел Индеец Федя и, кивнув нам головой, начал выни-мать из карманов бутылки. - На! – сказал он Володьке и стал причесываться. - Федя, здорово! – заорал вдруг Нонка и вскочил с места. - Ну! – ухмыльнулся Федя и пожал маленькую Нонкину руку. Ужасно смешно было видеть их рядом. Потому что щуплый Нонка был почти, что в два раза меньше Феди. - Федя, елки-моталки, - говорил Нонка, - так еще не забыл, как мы «Тома Сойера» ставили? - Не-е-е… - протянул Федя и покраснел как рак. - Слушай! – восторженно говорил Нонка, – так пошли к нам в самодеятельность! Мы с тобой концерты вести будем! Во смеху! Представляешь – вроде этих… Штепсель и второй… Как его… Ну? – Нонка повернулся ко мне и под-мигнул, вроде он забыл. - Тарапунька! – рявкнул Федя и загоготал. - Смотри. Молодец. Все знает! – восхитился Нонка. - Ну! – обрадовался похвале Федя. - А ну-ка, Федя, иди на кухню, а потом я тебе по секрету что-то скажу. - Счас, - Федя одной рукой отодвинул Нонку в сторону и, обернувшись ко мне, подмигнул: - Ты за мясом ходи. Степка сказал – тебе без очереди. - А это вы про что? – удивился Нонка. - Да ничего, это у нас так… Только зря ты, Федя… Спасибо, конечно… - Ну! – сказал одобрительно Федя и пошел на кухню. Через минуту там раздался звон, грохот, визг и Федю вытолкали обратно. - Цирк на дроте! – сказал он, разводя руками. - Что это было? – деловито поинтересовался Нонка. - Ваза! – восхищенно сказал Федя. - Все ясно, Федя, пошли! Нонка увел Индейца в другую комнату, а я побежал открывать дверь, потому что в передней очень коротко звякнул звонок. Наверно, кто-нибудь из жен-щин… Но это был Яша. - Здравствуй, Витэк. Мне кажется, у тебя что-то с глазом, - сказал он, уста-вившись на меня своими очками. - Ерунда! – сказал я. – Ты чего опаздываешь? - Как? – испугался Доктор. – Я пришел на полчаса раньше. Ты же сказал – в шесть! - В пять, дубовая голова! А Маша где? - Пока нету… Может, с попутной не повезло… Но не беспокойся… Раз сказала, значит, приедет. Если не забудет. - Все ясно! Ладно, чего ты застрял? Пошли. Давай свою сетку. - А кто уже есть? - Проходи на кухню, там тебе все объяснят. Не снимай туфли – сегодня можно. - Нет, я все-таки сниму. Неудобно. Вика больная, ей тяжело мыть… - Да говорю тебе, что никто не снимает. Кроме того, пол все равно Володька моет! - Тем более, - кротко сказал Яша и снял туфли. - Кто там? – высунулся Володька. – А, привет, Доктор! Как дела? - Здравствуй, Володя! Ты меня извини, пожалуйста, но я дал одному чело-веку твой адрес… Я, правда, утром туда ездил, но свинья никак не может разро-диться, и если до вечера ничего не будет, он за мной приедет… - Бедняга ты, Доктор, даже в выходной день покоя не дают! - Нет, почему же, Володя, это нормально. А у тебя нет преднизолоновой мази? - Вот уж не знаю, это надо у Вики спросить. А зачем тебе? - Да, надо бы Витэку глаз смазать – сразу синяк уменьшится. - Но-но! Ты это брось, Доктор! – сказал я. – А то еще намажешь какой-нибудь конской мазью… - Нет, зачем же конской… Это вполне человеческая… Я втолкнул Яшу на кухню и сказал: - Девочки, разгрузите этого недотепу и объясните, про что он сегодня не должен говорить. Потом пришел Тадэк. Он глянул на мой глаз и криво усмехнулся. - Неплохо. Награда за вчерашние старания? - Да нет, это так… случайно… Не снимай туфли! - А я и не думаю! У меня, может, носки дырявые! Кому давать взносы? - На кухню неси. Там тебя проинструктируют. Не успел Тадэк выйти из прихожей, как снова брякнул звонок. Я позвал Во-лодьку. - Открой ты. Это, наверно, Топочка. Заговори ей зубы, а я предупрежу Нон-ку. Но это оказались Лизанька с Васей. Лизанька еще в прихожей познакомила своего Васю с Володькой, спросила, куда нести торт и вошла в комнату. - Здравствуй, Витэк! Ой-ой-ой, как у тебя глаз заплыл! Бедненький… - Тихо, Лизанька! Тс-с-с! Ты знаешь – не говори никому про это, ладно? И Васе скажи, чтобы не проговорился, а то неудобно как-то… Тут из кухни вышли Яша с Тадэком, а из прихожей Володька с Васей. - Кто та, в малиновом берете? – спросил Тадэк, протягивая Лизаньке обе руки. – Здравствуйте, мадмуазель! Это просто свинство с вашей стороны, что вы такая молодая и красивая! - Ну что ты, Тадэк! Я уже совсем старенькая. Здравствуй, Яша! Как здоровье твоих зверюшек? Мальчики, познакомьтесь, пожалуйста, - это Вася. Яша смутился и только молча улыбался, мы с Васей стали пожимать руки, потом Вася пожал руку Яше и сказал: - Очень рад. Лиза мне много рассказывала… Хорошего… Обо всех вас… Очень, очень рад… Тадэк взял из блюда с моей килькой одну рыбку, выпотрошил ее и положил в рот. Тут как раз подошла его очередь знакомиться. Вася шагнул к нему. - Будем знакомы! - Мое имя – Тадэуш. Извините, не могу подать вам руки. Килечку только что разделал. Селедкой пахнет. Сейчас пойду, вымою. Тадэк повернулся на каблуках и пошел на кухню. Вася немного растерялся, и я поспешил ему на помощь, проклиная в душе дурацкие выходки Тадэка. - Вы на него не обижайтесь, Василий… как вас по отчеству не знаю… - Бог с вами, Витэк, какие отчества? Просто Вася. - Насчет Тадэка… Вы не думайте… Он хороший парень… - А я и не думаю… - Здравствуйте! – раздался за моей спиной голос Топочки. – Я уж думала, все за столом сидят и по второму заходу поехали! Дверь открыта, на звонок ни-кто не выходит… Топочка стояла на пороге с большим пакетом в руках и зорко оглядывала комнату в поисках Феди. - Топочка! Привет! – кинулся я к ней. – Что ж ты опаздываешь? Иди быстренько на кухню! Что это у тебя? - Да это, Витэк, гуска! Я утречком на базар сбегала и нашим девчатам-поварихам отдала. Они ее зажарили с яблоками. Ох, как у тебя глаз распух! - Топочка, Топочка… Познакомься с Васей и давай быстро на кухню, там тебя ждут. - А мы уже знакомы, - Топочка обольстительно улыбнулась Васе, - вчера познакомились… Привет, Яша! Топочка пошла на кухню, а я рванулся в другую комнату. - Нонка! Нонка! Там тебя … Катя требует! - Федя! Труба зовет! Ты тут с Витэком поговори, милый, поговори, а я сей-час! Нонка пулей вылетел из комнаты, а я остался наедине с Индейцем. - Тамарка пришла? – хмуро спросил он. - Топочка? Э-э-э… Не знаю, Федя. Я на кухне был… - А ну, пусти! – поднялся Федя. - Федь, Федь, ты обожди! Я тебе хочу что-то сказать… Слушай сюда! Нон-ка тебе говорил насчет того, чтоб с Жориком потактичнее? - Ну! - А насчет Лизаньки и Васи? - Ну. - И насчет Тадэка? - Ну. - Вот черт! Тогда обожди! Я тебе еще что-то хотел сказать… Только за-был… Сейчас! Ага! Вот насчет Степки. Слушай, ты никому не говори, что я вчера со Степкой это… того… Понял? - Ну. Все? - Вроде все… - Пошли! - Ой, нет, Федя, еще не все. Забыл еще сказать, чтоб ты это… как его ... Ну, вот это – знаешь… Что это я хотел? Слушай, ты бы не пил много, а? Больше я ничего не мог придумать. Как назло не приходило в голову ни од-ной хорошей мысли, чтобы занять Федю, пока Нонка там переговорит с Топочкой. Федя легонько отстранил меня, но тут дверь открылась, и на пороге появилась Топочка, а за ее спиной – Нонка. - Ну, здравствуй, муженек! – сказала Топочка. - Привет! – как-то вдруг растерялся Федя. - Витэк, Витэк, тебя там ждут. Выйди-ка! Я выскользнул, и Нонка, закрыв Федю с Топочкой в комнате, прислонился спиной к двери. - Ну вот. Пусть побеседуют. - Ты что, Нонка, обалдел? – испугался я. – Ты знаешь, что сейчас будет? - А ничего не будет. Я их так обработал, что они друг без друга отсюда не выйдут и друг друга не выпустят. - Да ну! - А чего там! Простая психология супружеской жизни. Топочка знает, что если Индеец отсюда без нее уйдет – напьется с горя и неизвестно что натворит. А Федя побоится, что если Топочка уйдет – неизвестно где и с кем проведет вечер. Все просто. - Привет этому дому! – раздался в прихожей веселый голос Жорика. – Есть здесь кто-нибудь? - Так они встречают гостей! – возмутился Саня и вместе с Жориком поя-вился на пороге. Нонка распахнул дверь и сунулся в спальню. - Жорик пришел, - сказал он Топочке и Феде. – И если вы, гады, испортите ему настроение, я вам всю жизнь этого не прощу! А ну выходите и без фокусов, ясно?! Нонка схватил гитару и заорал с цыганским надрывом: - К нам приехал, к нам приехал Жорик Михалыч да-а-а-рагой! Жора, Жора, Жорочка, Жорик, дорогой… - Иди уже, иди! – толкнула Топочка Федю и вышла следом за ним. Из кухни высыпали девчата. Появился Тадэк. Яша и Володька вскочили с дивана, и только один Вася остался сидеть, поэтому можно понять, он человек новый, ему, конечно, трудно разобраться, что тут у нас к чему… Поднялся шум, смех, крики, мы обнимались с Жориком, а он хлопал каждого по спине и перецеловал всех девчат… Наконец, Саня не выдержал и скомандовал: - Граждане! Разойдись! Соблюдайте порядок! Вы что, пацаны?! Тихо! По-жалейте соседей! Но никто его не слушал, ор стоял жуткий, все нарочно еще больше крича-ли: «О-о-о! Ну-у-у! Здорово!» и так далее, пока Саня не догадался вынуть из кармана свисток и коротко свистнуть. Все замолкли, удивленно оглядываясь. - То-то же! – сказал Саня. – Я знаю, как вас успокоить. «Жорик, Жорик…» А я что - не человек – что со мной никто не здоровается? - Саня! – заорали мы хором и кинулись обнимать бедного Детектива… В общем, снова мы почувствовали себя на пятнадцать лет моложе, и на минуту мне даже показалось, что сегодня у нас первый день каникул после долгого учебного года…
Сообщение: 63
Зарегистрирован: 05.04.08
Откуда: Беларусь, Брест
Репутация:
2
Отправлено: 07.12.08 09:31. Заголовок: ТОСТЫ Володька с Я..
ТОСТЫ
Володька с Яшей подвинули накрытый стол к дивану, принесли из кухни табуретки и расставили вокруг стола все, на чем можно было сидеть, а Вика стала приглашать всех к столу. Меня с Люськой посадили с одной стороны, а Жорика и Саню – с другой, слева от меня на диване плотно уселись Лизанька, Вася, Тадэк, Катя и Нонка, а справа, с Люськиной стороны – Яша, Вика, Учитель, Индеец и Топочка. Пока остальные рассаживались, я принес из спальни маленький пуфик и поставил на углу между Люськой и Доктором для Маши-Растеряши – я был уверен, что она все-таки придет. Наконец, мы наполнили рюмки, и установилась праздничная тишина, кото-рая бывает только перед первым тостом. Все посмотрели друг на друга, а потом уставились на Володьку. Он поднялся, прокашлялся и, немного волнуясь, ска-зал: - Ну, что же, ребята… Вот мы и снова вместе. Давайте за встречу, что ли?! - Ну! – гаркнул Индеец. - И за здоровье! – весело крикнула Топочка. - За хорошее настроение! – улыбнулась Катя. - У нас, а главное – у наших жен! – подхватил Нонка. - За знакомство! – склонил голову Вася. - За счастье… - тихонько произнесла Лизанька. - За наше прошлое! – подмигнул Саня. - За будущее! – возразил Жорж. - За большое «В», как Виктория! – поднял рюмку Тадэк и пояснил. – За По-беду! - За всех вас, мальчики! – ответила Вика. - За всех нас, девочки! – дополнила Люська. - За всех нас, ребята! – сказал я. – И за то, чтобы мы всегда были вместе! А Яша-Доктор молчал, улыбался своей доброй смущенной улыбкой и толь-ко кивал головой… Это у нас еще со школы был такой обычай – все тосты произносить сразу.
ОТДЕЛЬНЫЕ РАЗГОВОРЫ
Мы выпили, начали закусывать, Жорик вдруг задумался, и на лице у него появилась какая-то непонятная, мечтательная улыбка. Топочка забеспокоилась, положила ему салатик и заботливо спросила: - А ты часто, Жорик, не кушаешь? Ты кушай, не думай – не надо! - А знаете, ребята, - сказал Жорик, - мне вдруг знаете, чего захотелось? - Чего, Жорик? – не унималась Топочка. – Ты говори, говори, не стесняйся – я тебе положу! - Странная такая штука… - продолжал Жорик, будто говорил сам себе и сам удивлялся тому, что говорил. – Захотелось мне вдруг деревенской домашней колбасы… Знаете, обычная жареная колбаса, соленная, с чесночком, и от нее та-кой тминный запах идет… Я вот сейчас рюмочку выпил и мне прямо до смерти этой колбасы захотелось… И это уже не первый раз… Вот три дня назад прямо на поле, во время игры – иду я с мячом, одного обошел, другого, только пробить собрался, как вышел на меня защитник – и раз! – плечом… Я успел пробить точно в угол, но упал. Прижался на секунду к земле и вдруг - ни с того, ни с се-го слышу запах этой колбасы… Весь стадион орет: «Гол! Гол!», а я уже и голову не поднимаю, и на ворота не гляжу, а просто до боли чувствую: хочется мне деревенской домашней колбасы и все тут! С чесночком и тмином… Странно, правда? Вот и сейчас так же… К чему бы это? - Это все к тому, Жорик, что ты голодный играть пошел, - уверенно объяснила Топочка. – Не поел, как следует, вот и все. И сейчас тоже вот – не ешь… Ты кушай, Жорик, кушай! - А что, пацаны, может, у кого есть дома такая колбаса, так я сбегаю? – с набитым ртом спросила Нонка, оглядывая всех. – Чего же не съесть человеку, если хочется? Желудок надо уважать. Всем, особенно женщинам, хорошо из-вестно, что через него ведет главный путь к сердцу. Вот Катя моя никак не хо-чет этого понять и все норовит обходными путями… Ну, так как? Все растерянно посмотрели друг на друга, и стало ясно, что ни у кого дома такой колбасы нет. - Да что вы, ребята! – замахал руками Жорик. – Это я так сказал. Просто поделился. Я вот с удовольствием салатика поем… Тадэк, опустив голову, задумчиво накалывал на вилку горошинки из салата. - А вы что же не выпили, Тадэуш, - тихо спросил Вася. – Такие тосты были, а вы – не выпили… - А мне нельзя, - вызывающе сказал Тадэк. - А-а-а… Понимаю. Желудок? Печень? - Нет. Я – алкоголик, - отчеканил Тадэк, нагло глядя Васе в глаза. Вася как будто растерялся, и мне стало его жалко, чего это Тадэк прицепился? - Вася, - сказал я, - вы попробуйте килечки, а?! Я, например, очень уважаю… - Спасибо, Витэк, не беспокойтесь. Я не ем кильки. Лиза, милая, передай, пожалуйста, сардины. А мне вдруг стало так неудобно… Чего я сунулся с этой килькой? - Положить тебе еще килечки? – спросила Люська. - Не надо, - шепнул я. – Передашь мне потом сардины. Ну, что, ребята, - обратился я ко всем, - может, по второй?! - Ну! – немедленно поддержал Индеец. - Я пас, Федя! – прикрыл ладонью свою рюмку Жорик. – Во вторник у меня игра – надо быть в форме. - Да ты что, Жорка! – изумился Саня. – До вторника-то все выветрится. - Ай-ай-ай, Детектив, - упрекнул его Жорик. – Тебе-то уж надо знать, что алкоголь держится в организме трое суток и нарушает быстроту реакции… - Ерунда все! – сказал Саня. – Трубка Мохова на третий день ничего не по-казывает! - Тю! – презрительно сказал Федя и слизнул что-то с ладони. - Ты чего? - Дай! - Что тебе дать? - Трубку. - Думаешь, нету? На - подавись! – и Саня вытащил из внутреннего кармана пиджака трубку. - Ха! – сказал Индеец, встал и призвал всех к вниманию, подмигивая по очереди обеими глазами. - Ну-ну! Только дуй, как положено! – подзадоривал Саня. Индеец, как фокусник, показал всем трубку, медленно поднес ее ко рту, набрал полные легкие воздуха и шумно выдохнул в трубку. Потом снова показал всем чистую трубку и протянул ее Сане, улыбаясь во весь рот. - Во что делает, паразит! – восхищенно ахнула Топочка. Саня под общий хохот растерянно осматривал трубку со всех сторон, вертел ее так и сяк и даже нюхал. - Нет, ты обожди, ты обожди… Тихо, пацаны, чего вы! Трубка, наверно, плохая, - и он, волнуясь, вынул из кармана другую и протянул Феде. - А ну, давай! Еще раз давай! - Во! – сказал Индеец и левой рукой скрутил Сане огромную фигу, а правой взял бутылку и налил ему полную рюмку. - Выпей! За шоферов! Саня так растерялся, что не мог даже слова сказать, а все вокруг хохотали до упаду. Тем временем Федя хотел налить Тадэку, сидящему напротив, но, увидев у него полную рюмку, оставшуюся от первого раза, поразился: - Ты чего?! – и вдруг, вспомнив, о чем его предупреждали, отдернул руку и протянул: - А-а-а! - Вот интересно, что ты хочешь сказать этим «А-а-а!» - подозрительно спросил Тадэк. Федя растерялся, покраснел и уставился на меня, вроде искал поддержки, но я не успел ничего сказать. - Вот оно что! – протянул Тадэк. – То-то я думаю, что никто вроде не заметил, что я не пью, никто не удивился: дескать, как же так – алкаш Тадэк и не пьет! Ну, конечно! Так и вижу сочувственную рожу Витэка, который говорит всем: «Знаете, ребята, Пан Тадэуш завязал… Так вы смотрите, чтобы не сорвался, не приставайте к нему с этим «выпей» да «выпей»… Было? - А чего это ты так разухарился? – кинулся на выручку Нонка. – А ну, кон-чай выступать, а то сейчас гитарой как дам! - Нет, нет, Тадэк, ты это зря, - сказал Жорик. – Меня никто не предупреждал. Я только сейчас впервые услышал, что ты завязал и, по-моему, это не самая худшая неожиданность, которую ты выкинул за последние десять лет! - То, что тебя не предупредили, еще ни о чем не говорит, - криво усмехнулся Тадэк. – Тебя, может, о многом не предупредили. - То есть? - Ну, вот начинается! – вмешался Володька. – Нет, это просто ужасно, когда все пьют, а двое отказываются и начинают трезвую перебранку. Тадэк, ты, что забыл старый принцип: «Сам не пьешь – дай другим!»? - Ну! – подхватил Индеец, опрокинул рюмки Жорика и Тадэка в фужер, потом вылил туда свою и сказал: - Я за них. Поехали! Топочка толкнула его в бок: - Опять напьешься, паразит! И только один Яша за все время не сказал ни слова.
ВОСПОМИНАНИЯ
Выпили мы по второй, а потом Нонка взял гитару и начал потихоньку наигрывать старые мелодии, популярные в нашей юности, мелодии, которых давным-давно никто уже не поет: «Тиху воду», «Цветущий май», «Джонни», «Стамбул», «Одесский порт», «Мишку», «Красную розочку» и еще что-то очень знакомое, но уже забывшееся… И все притихли и задумались, лица у всех разгладились и глаза слегка затуманились, и не знаю, как другим, а мне вдруг стало как-то сладко и грустно од-новременно… - А ведь знаете, ребята, - сказал Нонка, не переставая играть, - я вдруг осознал, что сегодня у нас в некотором роде юбилей. Да, да! Если считать, что мы стали взрослыми, окончив школу, то впервые в своем взрослом состоянии мы собрались в это же самое время в августовскую субботу пятьдесят девятого го-да… Собрались просто так, не сговариваясь, вроде боялись, что разъедемся и растеряемся… Тогда еще были с нами Серега и Владька, Маришка и Ниночка… И кто-то еще… Вот видите – уже забывается… - Янка-Музыкант! - напомнил я. - Женя-Самоедка! – вставила Топочка. - Виталька Менячихин? – полувопросительно сказал Володька. - Нет, - покачал головой Нонка, - Витальки не было. Он уехал сразу после выпускного… Вот, вспомнил: была еще Настя Куколка – она тогда и была с нами в последний раз, а через месяц вышла замуж за лейтенанта и покатила с ним на Дальний Восток… Где-то они все сейчас? Вспоминают ли наш Городок, школу..? Помнят ли еще наши имена, лица..? - Ну, конечно, помнят! – сказала Лизанька. – Это ведь на всю жизнь остается… Я вот помню всех и так ясно-ясно, точно не было этих тринадцати лет… Значит, и они помнят… А с девчонками нашими я еще долго переписывалась. Но все замуж повыходили и постепенно перестали писать… - А кто помнит, - спросил Нонка, - о чем мы тогда говорили? - Я помню, - сказал Саня. – О джазе. - Это вы с Янкой спорили, - вспомнила Топочка. – А мы с Федей говорили о машинах. Он мне все объяснял, чем отличается ГАЗ от ЗИМа, а я все никак не могла запомнить… - И все вы путаете, - сказал Жорик. – Мы говорили о спорте. - При чем тут спорт? – удивилась Лизанька. – Мы говорили об аистах… и стихах… - Лизанька права, - закивал головой Учитель. – Мы рассуждали о литературе. - Это вы рассуждали о литературе, поэзии и прочих глупостях, - сказал Тадэк. – Вы все были еще молокососами, не знающими, что такое работа, а вот Витэк уже два месяца вкалывал на стройке и рассказывал о том, что значит, нагрузить за день пять полных машин кирпича, и как едкая красная пыль набивается от этого в нос и уши… - Ничего подобного! – возмутился я. – Мы с Люськой говорили о… Ну, в общем, неважно о чем, только не о кирпичах! - Неужели еще тогда вы говорили об этом? – усмехнулся Тадэк. – Ведь Люсенька была еще совсем школьница!.. - Ну и не совсем! – покраснела Люська. – Подумаешь! Я уже перешла в десятый и, между прочим, не хотела собираться с вами. Это Витэк меня притащил. А вот вспомни, что ты сам тогда говорил? - А и, правда, о чем я тогда мог говорить? Не помню. - Про Египет! – восхищенно сказал Индеец. И Тадэк вдруг смутился, и как будто упала с него какая-то броня, и стал он обнаженный и беззащитный… - Правильно, Федя, - горько и тихо сказал он. - Правильно. Я обещал вам открыть новые пирамиды и отгадать загадки старых… Тогда еще мало кто видел портрет Нефертити… Позже его стали печатать всюду… А у меня этот портрет был… И каждую ночь я с ней разговаривал… Я ей свидание назначил и поклялся разгадать все ее тайны… Она, бедняжка, по сей день ждет меня, одинокая… А я все не иду… Обманул я ее, Нефертити… И никогда уже не будет этого свидания… - Не грусти, Тадэк, - сказал Володька. – Если нам не суждено совершить одних великих дел, то лишь потому, что нас ждут другие… - А вот я в то время, - весело сказала Катя, - была еще совсем маленькая и думала только о том, как мне сдать переэкзаменовку по геометрии за восьмой класс. А все вы казались мне такими далекими и взрослыми… Я вам всем завидовала, и мне тогда еще и в голову не могло прийти, что когда-то я буду с вами наравне и выйду замуж за Нонку, над которым всегда смеялась… - Вот и досмеялась! – сказал Нонка, а сам все перебирал струны, как будто перебирал старые песенки, как будто перелистывал старые пожелтевшие дни. – Яша все молчит сегодня, а тогда, я помню, был очень разговорчивый, может, потому что сидела рядом с ним Маша… Маша-Растеряша… Что ж это она не едет? Неужто не успеет? - Успеет, - сказал я. – Обязательно успеет. - А я, - сказала Вика, - я жила тогда в совсем другом измерении. Папа во что бы то ни стало хотел устроить меня в политехнический, потому что там у него были какие-то связи… А я тайком отнесла свои документы в университет на литературный… И тогда я еще не подозревала о том, что все вы существуете на свете, а будущая жизнь представлялась мне совсем другой… - А вы не жалеете, - спросил Вася, - что поменяли ту на эту? Вика посмотрела на него и улыбнулась. - Боюсь, что мне будет трудно объяснить это. Вы кто по профессии? - Инженер-технолог. Это имеет какое-то значение? - Нет. Я спросила, чтобы переменить тему. Значение имеет нечто совсем другое. Вася хотел что-то сказать, но Лизанька положила свою руку на него и спросила: - Вась, а Вась, а что ты тогда делал? О чем думал? Вася наморщил лоб. - Дай бог памяти… Видите ли, я вас всех чуточку старше… И когда вы говорили об аистах, стихах и далекой Нефертити, для меня вся эта романтика бы-ла уже позади… В свое время, я, конечно, тоже отдал ей дань, но это было лет на пять-шесть раньше. А тогда я заканчивал институт, и передо мной грозным призраком вставала совсем не романтическая, но, увы! – вполне реальная и неизбежная проблема распределения. Не то, чтобы я боялся, как это принято гово-рить, трудных путей, но все-таки было очень желательно остаться в Москве. А получить в Москву назначение очень трудно. Очень. Должен признаться, решил я этот вопрос далеко не лучшим образом… Самым банальным. Но что поделаешь? Молод был, глуп… Жалел потом, страдал… И так десять лет… Только не-давно развелись… А еще в те дни помню, увлекался я Ремарком, Хемингуэем, по всем концертам и выставкам бегал… Но главной для меня всегда оставалась забота о будущем… Тут я, наверно, унаследовал простой и здоровый нрав моих крестьянских предков… Вы славные ребята, и мне не хочется вас обманывать… Рассказывать какие-нибудь красивые небылицы… Все было гораздо прозаичнее… Никак не мог я понять, в чем тут дело. Ну, поделился человек своей жизнью, поделился честно. А ведь мог чего-нибудь приврать, приукрасить – бывают же такие трепачи… Но только от его слов как будто что-то испортилось у нас всех, и я заметил, что даже Лизанька огорчилась и задумалась… А Тадэк прямо сжался весь, и лицо у него стало холодное и злое… Я уже хотел было вмешать-ся, чтобы он опять не сказал чего-нибудь такого, но тут неожиданно выступил Индеец Федя: - Ты, Тадэк, брось! Ты не буксуй! Поедешь в Египет. Это я говорю – Федя! Хочешь, шофером к тебе пойду?! Протекторы для песка поставим и по всей пустыне – напрямик! Я тебя, знаешь, как прокачу?! От души! Прямо к этой самой Нефертити! Ты не бойся! Она столько ждала – еще подождет! Прорвемся! Увидишь. Ты вот правильно решил. Ты сейчас не пей. А мы – выпьем. Давайте, пацаны, все вместе, а? За это! И снова все у нас стало по-прежнему. Вроде кто-то одним могучим усилием поставил обратно сошедший с рельсов поезд. Давно уже я не слыхал, чтобы Индеец Федя произнес так много слов за один раз… И только Яша все молчал.
ТАЙНА
- Ой, чуть не забыла, - сказала Вика, - там еще гусь есть. Она поднялась от стола и вышла на кухню. - Я помогу! – Люська выскользнула следом. Я пересел на ее место и наклонился к Яше. - А ты чего все время молчишь? Доктор смутился, пожал плечами, украдкой огляделся и шепотом сказал: - Я, Витэк, боюсь. - Чего? - Ну, ты знаешь, какая у меня память… А на кухне мне девочки столько на-говорили… Я боюсь, как бы чего не забыть… - Ничего не понимаю! Что ты мямлишь? О чем забыть? - Ну, понимаешь… про Жорика говорить нельзя, про Лизаньку – нельзя, про то, что Тадэк пить бросил – нельзя, про то, что Степка тебя ударил - … Ой! Извини, пожалуйста, Витэк… - Ну-ну. Значит, все знают, отчего у меня синяк? - Конечно. Ты, пожалуйста, не сердись, Витэк… Люська сказала… Я не хо-тел… Сам видишь – лучше уж помолчать… Я пересел обратно на свое место. Вот так. Ну, разве не обидно? Топочка, Лизанька, Саня, Федя – наверняка никому слова не сказали. А Люська утром выспросила у меня все подробности, а сейчас на кухне рассказывала каждому, кто приходил, и предупреждала, чтобы мне об этом не говорили! Нет, все-таки глупо чувствовать себя человеком, который что-то скрывает, а потом узнает, что все про это знали и только скрывали от него… А ведь у нас в Городке всегда так… Вика с Люськой принесли гуся и, усевшись на место, Люська сразу заметила неладное. - Что с тобой? – шепнула она. – Тебе плохо? Не пей больше, а?! - Мне хорошо, - очень спокойно ответил сквозь зубы. – Мне просто замечательно. Но чтоб я тебе еще раз что-нибудь рассказал… Ты зачем разболтала про Степку? - Виточек, милый… Я хотела, как лучше… Чтоб не расспрашивали… Я думала, тебе будет неприятно каждому объяснять… - Ладно-ладно, - сказал я. – Ладно.
ЖОРИК
И вот тут-то начался самый главный разговор. Уже больше часа мы сидели за столом, и хоть каждый из нас хорошо знал, почему мы собрались, никто об этом словом не обмолвился, и в общем, если по-думать, это правильно, потому что нельзя так, сразу, с бухты-барахты присту-пать к таким тонким темам. А заговорил об этом сам Жорик. Глянул он на Тадэка, который мрачно си-дел, уставившись в одну точку, и сказал: - А ведь знаешь, Тадэк, Федя-то очень мудрую вещь сказал. Надо верить в победу. Я не раз убеждался, что в жизни, как и в спорте, нужна эта уверенность. Без нее на поле можешь не выходить. Я знаю – все это избитые слова, но смысл, который они выражают, никогда не стареет. Знаете, как бывает в игре? Вот по-слушайте. Идет тяжелая, упорная борьба. Уже подходит к концу второй тайм, а счет не в твою пользу. Солнце слепит твои глаза и выжимает последнюю каплю пота из твоего раскаленного тела. Ноги у тебя совсем деревянные, и ты сам уже не чувствуешь, бегут они или стоят. Ты широко раскрыл рот, чтобы вздохнуть, а вдыхать некуда – легкие так раздулись, что, кажется, вот-вот лопнут, как воз-душный шар… А ты не сводишь глаз с игрока, а ты выходишь на него и, как бывает во сне, бежишь изо всех сил, но все равно медленно, мучительно медленно, и понимаешь – тебе уже не успеть… А в груди бешено трепещется сердце и в такт ему мечется в голове только одна примитивная мысль: «Скорей!» Но ты знаешь, что усилие, которое тебе надо сделать, только жалкая, миллионная часть главного, потому что успеть – это мало. Надо отнять мяч, надо провести его, надо сориентироваться – отдать ли его партнеру или пробить самому, - а если даже все это удастся, и ты пробьешь, то надо еще не промахнуться, надо еще выдержать поединок с вратарем. И, наконец, если даже ты и забил этот не-вероятный гол, то этим ты еще не победил – нет! – в лучшем случае ты только сравнял счет, а, значит, тебе предстоит выдержать все это еще раз и немыслимо возросшем напряжении, и только тогда диск на табло перевернется в твою пользу! Ну что ж, - скажете вы, - на то и борьба! «Давай, Жорик! Жми, Жорик! Еще, Жорик!! Скорей, Жорик!!» Правильно. Но одно дело представлять себе все это сейчас, сидя за столом, когда кажется все просто, надо лишь внутреннее усилие, и совсем другое дело там, на поле. Вы знаете, я думаю можно написать целую книгу о том, что чувствует и о чем думает игрок на протяжении двух таймов одной игры. Это была бы, ребята, потрясающая книга, если, конечно, рассказать в ней всю правду. А самым драматическим местом этой книги был бы эпизод, о котором я сейчас говорю. Потому что как раз в этот момент – решающий, критический, предельный момент - когда весь мир, со всем его немыслимым разнообразием сжался для тебя до размеров футбольного мяча, которым ты должен завладеть, твоя собственная внутренняя слабинка, которую ты загнал в темный угол и думал, что с ней навсегда покончено, наносит тебе подлый предательский удар. Знаете, что это? Не врите. Знаете. Это с каждым бывает, да не каждый признается. Это – безразличие. Обыкновенное безразличие. Просто тебе вдруг все кажется неважным, несущественным, ненужным и что-то начинает нашептывать: «Брось это! Брось! Опусти руки, расслабься… Ложись на зеленую мяг-кую травку, вытянусь – и тебе будет хорошо… хорошо…хорошо… Ибо все ос-тальное – никому не нужная суета и мелочи жизни…» И тогда, в один короткий обломок секунды, ты перестаешь видеть все кругом, кроме этой мягкой зеленой травки… и черного квадрата запасного выхода. И главное в эту секунду, ребята, - не покинуть поля. Не в буквальном смысле – нет! В буквальном, это редко бывает. Но мне случалось видеть таких, которые, оставаясь на поле уже покинули его внутренне… В самом себе, понимаете?! Вот так, по-моему, и в жизни. Особенно, когда начинается второй тайм. А ведь пока ты не покинул поля – ты не проиграл. Даже если счет в данную минуту далеко не в твою пользу… Наступила короткая пауза, потом Нонка резко ударил по струнам, как будто поставил точку. - Вот! Ты понял, Федя? - Ну! - А что ты понял? - Что надо крепко держать баранку! - Смотри, а? Все понимает, - удивился Нонка. И хоть он уже добрых пятнадцать лет так шутит, никогда еще не было случая, чтобы Индеец Федя вздумал обидеться.
ЦИРК НА ДРОТЕ
- Конечно, ребята, все это в некотором роде теория жизни, - продолжал Жорик. – В буквальном смысле покидать поле все же приходится. Но это совсем другое дело. Это просто вроде перехода в другое качество. Конечно, хочется, как можно дольше остаться в прежнем, и еще как хочется! Вот видите – я рюмочку выпил и все. Надо держаться. А так охота иногда пивка или поесть чего-нибудь… эдакого. Отказываешь себе – что ж делать! Вы знаете, за последние десять лет я почти не прибавил в весе. Надо быть в форме. - Ну и как? – спросил Нонка. - Что как? - Форма. - В порядке. Вчера два гола забил. Дай руку! Нонка поставил руку на локоть, и Жорик, шутя, положил ее. - Ну, подумаешь! – возмутился Нонка. – Ты вон Федю положи! - Ишь, чего захотел! Федя у нас гигант. А вот любого, кроме него, положу. - А ну давай! – загорелся Саня. Жорик и его положил. Все ребята зашевелились, повскакивали с мест и стали подходить к Жорику, а девчата воспользовались случаем, чтобы немного расчистить стол он не-нужной посуды. Жорик положил по очереди Тадэка, Володьку и Яшу, что до меня, то я даже не пробовал. Наконец, он так разошелся, что уже готов был и с Федей померять-ся, но Индеец присел и поднял Жорика вместе со стулом под самый потолок. Мы трижды прокричали «ура!», а Топочка все бегала вокруг и восхищенно при-читала: - Ну, Федька, ну, Федька! Во, паразит! Во, паразит! Вот сейчас разобьешь люстру, что тогда будет?! Жорик спрыгнул со стула и стал бороться с Федей. Они повалились на ди-ван. Нонка бегал вокруг и изображал из себя судью, а мы хлопали, кричали и болели, кто за Жорика, кто за Федю. Конечно, Федя Жорика придавил, но тогда мы все кинулись на Федю и провалили диван. И так нам стало весело, точно мы и в самом деле скинули лет по пятнадцать, а то и больше. Даже Лизанька смеялась заливисто, совсем как когда-то в школе во время большой перемены, еще до того, как у нее случилась первая несчастная любовь… А потом Жорик увидел в углу здоровую картонную коробку из-под телевизора. - Что там? – спросил он Володьку. - Старые конспекты. Жорик приподнял коробку. - Годится. Килограмм шестьдесят будет. Ну-ка, Федя, присядь. Федя присел. Жорик с усилием поднял коробку и поставил Индейцу на плечи. - Держи крепко. Так. А теперь давай ножками, ножками, Федя! Встать – присесть, встать – присесть… Понял? Десять раз выжмешь – молодец будешь! - Пятнадцать! – сказал Федя. - Ну, давай! Начали! - Раз! Два! Три! Четыре! – хором считали мы, и с каждым разом пауза становилась все больше. На шестой раз Индеец уже пошатнулся, седьмой раз еле встал, а на восьмой присел, а подняться уже не мог. - Ну-у-у, Федя! – укоризненно кричали все, но как Индеец ни силился, подняться не удавалось. - Зад тяжелый, - сказал он, наконец, и под общий хохот сел на пол. - Ну-ка ставь! – скомандовал Жорик и подставил спину. Невероятно, но факт. Пять раз Жорик присел, как ни в чем не бывало, на седьмой чуть покачнулся, критический восьмой преодолел медленно, но уверенно, девятый раз прошел под общий беспорядочный рев, а перед десятым мы, как на стадионе, восторженно скандировали: «Жо-рик, да-вай! Жо-рик! Да-вай!» Жорик побледнел, глаза его стали совсем узкими от напряжения, зубы сжались так, что дрожали скулы. Он начал подниматься, на полпути застыл неподвижно, чуть пошатываясь, потом сделал последнее волевое усилие и стал выпрямляться. Наконец, ноги его выровнялись совершенно, и мы хором закричали «ура!». Потом мы уже перестали кричать, а Жорик все стоял, как вкопанный, и трудно было понять, сдерживает ли он гримасу напряжения или просто улыба-ется. В наступившей тишине Индеец Федя громко и восторженно произнес свою любимую поговорку: - Цирк на дроте! И вдруг Жорик упал. Я даже не понял толком, как это случилось. Может, у него внезапно подогнулись ноги, а может, он просто не удержал равновесия, но только было это так неожиданно, что все мы застыли, будто играли в давно забытую школьную игру, и кто-то скомандовал: «Замри!» Широким веером рассыпались по полу старые тетради из лопнувшей ко-робки, а Жорик ничком лежал среди них и не шевелился. Первой опомнилась Лизанька. Она оттолкнула с дороги Федю, опустилась на корточки и обняла Жорика за плечи, словно хотела его поднять. - Не трогай! – резко сказал Жорик, и я не узнал его голоса. – Отойдите все! Я сам встану. Он медленно подогнул ноги и, опираясь рукой, встал на одно колено, как это бывает, когда люди дают присягу, потом устало и тяжело поднялся, ни на кого не глядя, отряхнул брюки и чуть сутулясь, побрел к столу. Я отвел глаза и вдруг впервые в жизни заметил, что у Яши Доктора над ухом поблескивает несколько седых волосков, что Топочка за последнее время сильно располнела, что у Володьки Учителя стал очень высоки лоб, и кто-то накинул прозрачную паутинку маленьких морщин на мечтательные глаза Лизаньки… Жорик наполнил первый попавшийся бокал, залпом выпил и вдруг прошептал: - Колбаски бы сейчас… Той самой… Так охота… Потом повернулся к нам: - Ну? Чего стали? Садитесь. Ничего страшного не случилось. Все в норме. Десять раз я все-таки выжал. Мы стали рассаживаться на свои места, и тут я услышал, как Вася, наклонившись к Лизаньке, тихо спросил: - Послушай, а что это такое – дрот?
ГОРЬКАЯ ПРАВДА
Лицо у Жорика как-то сразу осунулось и стало казаться худым, а от носа до кончиков губ пролегли глубокие складки. - Чего приуныли? – спросил он. – Страшно глядеть правде в глаза, верно? Но глядеть-то надо. Ничего не поделаешь! А правда, ребята, - горькая правда – заключается в том, что я уже не тот… И случилось это так незаметно… Я говорил вам, что забил вчера два гола… Но я не сказал, что это были штрафные удары. Вот так. А знаете, ребята, вместо меня уже игрока готовят… Да-а-а… Молодой парнишка, быстрый и ловкий… На Витэка похож. Такого же роста и сложения, как был Витэк в десятом классе… Сначала я как-то не обратил на него внимания… А потом понял – это ведь моя смена. Знаете, как он ко мне относит-ся? Он меня уважает, он мной восхищается, но я вижу в его глазах сочувствие и даже жалость… Понимаете, ребята, этот мальчик меня жалеет… Я просто возненавидел его за это в душе… А потом вспомнил себя в его годы… И вдруг увидел, какая пропасть лежит между мной там и мной – сегодняшним. И понял я – прошла моя пора… Еще год поиграю, а потом – все! Но зато в этот год, мой последний год, я покажу все лучшее, чему научился… Вот увидите! Вы еще по-кричите: «Давай, Жорик! Жми, Жорик!» И в эту минуту зазвонил телефон. Володька выбрался из-за стола и поднял трубку. - Да. Здравствуйте Иван Семенович. Да. Да, есть. Хорошо, передаю. Володька зажал рукой трубку и повернулся к столу. - Жорик! Это директор нашей школы. Он говорит, что узнал о твоем приезде и заходил к тебе, но старики сказали, что ты у меня. Хочет с тобой о чем-то поговорить. - Со мной? – удивился Жорик. – Странно. Ну, давай. Он медленно подошел и взял у Володьки трубку. - Я слушаю. Да, я. Здравствуйте. Очень приятно. Да, конечно, я вас слушаю. Долго молчал Жорик и слушал, что ему говорил директор Володькиной школы Иван Семенович. Сначала он слушал, опустив голову и стоя к нам спиной, потом повернулся и исподлобья оглядел нас, потом опустил трубку, будто хотел положить ее на рычаг, но не положил, а держал ее в руке, и в тишине было слышно, как метался в трубке неживой металлический голос… Наконец, Жорик стиснул зубы, поднес трубку к уху и резко сказал: - Извините, я вас перебью. Об этом не может быть и речи. Благодарю за предложение, но я не собираюсь оставлять поле. Если будете свободны, приезжайте во вторник на матч с гродненской сборной, а я обещаю вам хороший билет на западную трибуну. Полагаю, после игры вы поймете всю абсурдность этого разговора. До свиданья! Жорик бросил трубку на рычаг, хмыкнул и уселся за стол. - Что это за чудак? – зло спросил он у Володьки. - Почему «чудак»? – смутился Учитель. - Вот, ребята, к вопросу о горькой правде. На мои косточки уже слетаются вороны. А знаете, чего хотел этот человек? Облагодетельствовать меня. Ему, видите ли, пришло в голову, что я как он выразился, «в силу разных причин» собираюсь оставить футбол. Так вот, он спешит ко мне с деловым предложением: свободно место преподавателя физкультуры в его школе. Хороший оклад. Большая нагрузка. Совместительство в ДСШ. Видали?
- А что, Жорик, - начал Володька, немного волнуясь, - это совсем неплохое предложение… Ты знаешь, школа у нас отличная… Есть очень способные ребя-та, педсостав подобрался, так сказать на уровне… - И ты, Брут?! – усмехнулся Жорик. – Да вы что, ребята? Или, в самом деле, решили, что со мной покончено? Что вы соболезнующее уставились? Думаете, если я тут упал со мной уже все?! Ошибаетесь! Пока что в нашей команде мне нет равных! А пацану, которого готовят до меня оч-чень далеко! Как до неба! Слышите! Приезжайте во вторник! Все приезжайте! Я вам покажу, на что способен Жорик! Рано хороните! - Хватит! – выкрикнул Тадэк и ударил ладонью по столу так, что зазвенела посуда. – Вот к чему приводит эта гнусная провинциальная манера! Послушай меня, Жорка. Ты тут упоминал о горькой правде. Так вот: не с теми людьми ты о ней говоришь. Здесь собрались не для того, чтобы смотреть ей в глаза, а для то-го, чтобы прятать от нее целомудренные взоры! Я скажу тебе горькую правду. И пусть наши добрые пацаны не таращат на меня испуганные глаза и не пинают под столом! А заключается эта правда в том, что во вторник ты, наверно, уже не выйдешь на поле, а скажут тебе об этом в понедельник. Вот и все. Наступила мертвая тишина. Жорик побледнел и тихо спросил: - Откуда… это все? - Скажи ему, Саня! – потребовал Тадэк. – Скажи ему! Саня вынул из кармана платок, вытер лоб и сказал: - Был я в Городе. Встретил одного майора ГАИ… - Тесть Абрамова, что ли? - Вот-вот… Он мне и сказал, что Абрамов тебя в понедельник вызовет. У них там будет заседание… И предложит тебе перейти на тренерскую работу. Вместо Макарова. Он с понедельника на пенсию пойдет… - Так-так… - пробормотал Жорик. Потом резко поднял голову, и щеки у не-го вспыхнули. – Постойте! Как же это? Значит, вы все знали? И нарочно меня пригласили? И даже специально ради этого собрались? Пожалеть меня. Посочувствовать. Да или нет? Отвечайте! И такая боль была в его глазах, что я отвернулся. - Да! Ну и что? – сказал Нонка. – А тебе было бы приятнее, если бы ты узнал это в понедельник? От других? - Ты пойми нас правильно, Жорик, - мягко сказал Учитель, - ведь мы не хотели тебя обидеть. Мы узнали, как обстоит дело и решили тебя предупредить… Чтоб ты был готов. Ты вот вспылил … и горько тебе было… Но ведь лучше, что видели это только мы… А не другие там … в понедельник. - Теперь я все понимаю. Это ты сказал своему директору, что со мной покончено?! Это ты меня пожалел! Бедный Жорка, да?! Эх вы, ребята, ребята… Ну что ж, спасибо… Только поторопились вы, мальчики! Поторопились. А у них ничего не выйдет! Еще год буду играть и все! Увидите! И не смейте меня жалеть, слышите! - Да никто тебя не жалеет! И хватит выпендриваться! – рассердился Саня. – Как никак все мы тут старые друзья, и наш долг подойти по-товарищески… Подготовить… А ты, понимаешь, ерунду всякую разводишь! - Правильно Саня говорит! – крикнула Топочка. – Чего ты, Жорка, в самом деле?! Что тут особенного?! Все дружно заговорили, навалились на Жорку с упреками и, надо сказать, вовремя… В общем, затушили мы его обиду ором, усадили на место, Федя мгновенно наполнил рюмки, и Саня решительно сказал: - Ну-ка Жорик, давай! Мы все выпьем, а ты это кончай, слышишь? Мы тебе не враги какие-нибудь, а друзья – нечего обижаться! Сам ведь говорил: главное – воля к победе! Вот ты и не поддавайся! Чокнемся. Мы чокнулись, и одновременно со звоном наших рюмок раздался протяжный звонок в дверь. Володька побежал в переднюю, а мы все так и остались стоять, ожидая его возвращения. - О-о-о! – обрадовано крикнул в передней Володька. – Проходи скорей! И в комнату влетела растрепанная Маша-Растеряша с двумя набитыми сетками в руках. - Здрасьте, ребята! - О-о-о! – хором закричали мы. – Ай да. Маша! Ну, молодец! Успела все-таки! - Ой, ребята, - затараторила Маша. – Если бы вы знали, как я ехала! Это же ужас! Представляете, вышла в семь утра. На телеге добралась до шоссе, а там как раз машина. Я скорей голосовать! Он остановился, в кабину посадил… Симпатичный такой парнишка, разговорчивый… Едем мы, едем, я все радуюсь, что к обеду успею, и вдруг вижу: подъезжаем к Барановичам! «Господи! – кричу. – Куда ты меня везешь?!» «Как куда? В Минск», - отвечает он. «Так мне ж совсем в обратную сторону!» - говорю я. «А чего ты меня останавливала? – на-кинулся он, - ты что, не видела, в какую сторону я еду?» А я, вы думаете, знаю – куда какая сторона?! Попробуй, разберись в чистом поле! Асфальт одинаковый, указателей нет… Господи, Яша, да возьми ты у меня эти сетки! Жорик, здравствуй дорогой, дай я тебя поцелую! Маша кинулась к Жорику, Жорик шагнул ей навстречу и даже весь как-то потеплел. - Боже мой! – восторженно крикнула Маша, всплеснув руками. – Так это все враки! Смотрите, ребята – он же нормально ходит! Жорка, ты представляешь, а мне сказали, что у тебя ноги отнялись! Я все еду и переживаю – вот, думаю, бедняга Жорка, не сможет больше своего мяча гонять! Поверишь – даже плакала за тебя! А что вы на меня так смотрите? Я что-то не так сказала? Жорик аккуратно поставил рюмочку на стол, снял со спинки стула свой пиджак и с горькой укоризной сказал: - Хорошие вы все ребята. Спасибо, Маша, что ты обо мне поплакала. Толь-ко, по-моему, рано. Побереги слезы до следующего раза! Он стремительно вышел, и слышно было, как звонко захлопнулся во входной двери английский замок. - Жорик! – рванулся следом Саня, но я остановил его. - Не надо. Пусть. Он вернется… Может быть… - и сам почувствовал, что не очень верю в это. - А что случилось? – удивленно и растерянно спрашивала Маша. – В чем дело, ребята? Я ведь ничего не знаю… Я так торопилась… Привезла тут кое-что… Деревенская колбаса… Домашняя… Знаете, вкусная такая – с чесноком и тмином… Может, кто захочет, а?..
Сообщение: 64
Зарегистрирован: 05.04.08
Откуда: Беларусь, Брест
Репутация:
2
Отправлено: 07.12.08 09:32. Заголовок: СВИНЬЯ ТУТ НИ ПРИ ЧЕ..
СВИНЬЯ ТУТ НИ ПРИ ЧЕМ…
Никто не успел ничего сказать, как в дверь снова позвонили. - Жорик вернулся! – встрепенулась Топочка. Володька бросился в прихожую, а мы напряженно прислушивались. Но голос бы незнакомый. В комнату, смущаясь, вошел небритый человечек средних лет в запыленных сапогах и старом кителе. В одной руке он держал грязную скомканную бу-мажку, а в другой – мотоциклетный шлем, точно такой же, как на голове. - Здрасьте вам! – хрипло сказал он, слегка поклонившись. – Вот, нашел по адресу… За вами я, доктор. Надо бы как-то посмотреть. Что-то у ей ничего не выходит… На мотоцикле я… И шлем для вас… Возьмите вот… пожалуйста… - Да, да, конечно, я сейчас, - пробормотал Яша, стоя в носках посреди комнаты с двумя Машиными сетками. – Вы пока подержите шлем, а я с женой поговорю. Пойдем на кухню, Маша. Человечек сделал шаг вперед и виновато улыбнулся. - Я, конечно, извиняюсь, - нарушил вам удовольствие… У меня, знаете, свинья. Вот… Вторые сутки опороситься не может. Доктор значится, обещал за-ехать, так я за ими. Вот. Извиняйте, конечно. Мы все молчали, а человечек совсем растерялся. - Хорошая свинья, породистая, - говорил он, обращаясь к каждому из нас по очереди, вроде искал, кто ему ответит. – Брат из Костромской области привез поросеночком. Ну, это, правда, давно было… Вот. А в этом году мы ее с кабанчиком соседским свели… Тоже хороший кабанчик… А сейчас прямо одно мучение – никак у ей не получается… Опороситься-то… Страдает скотина… Смотреть на нее жалостно… Так что вы уж, конечно, извиняйте… Из кухни вышел Яша. - Пойдемте, я готов. Человечек снова неуклюже поклонился. - До свиданьичка вам. Вы не беспокойтесь – доктора я вам доставлю обратно… Как положено. Вот. Приятного аппетита! Хорошо повеселиться! Вы уж не серчайте, что я влез не вовремя со своей свиньей… Он протянул Яше шлем и, пятясь, отступил в прихожую. Яша остановился на пороге, повертел в руках шлем, но ничего не сказал и вышел. Потом вернулся уже в шлеме и, укоризненно оглядев нас, произнес первые слова за весь вечер: - Нехорошо все это, ребята… Очень нехорошо. Вы подумайте обо всем. Да, да, подумайте. А я должен ехать… Потому что, сами понимаете – свинья-то здесь не при чем…
РАЗЛАД
- Ну что, гуманисты? Доигрались? – насмешливо спросил Тадэк. - А ты сам хорош! – огрызнулся Саня. – Кто тебя просил лезть со своей «горькой правдой»? Ехидный все-таки у тебя характер, Тадэк! - Бросьте, ребята! – устало сказал Володька, подбирая с пола конспекты. – Не хватает только, чтобы мы между собой перессорились… - Это все я виновата, - заплаканная Маша вышла из кухни. – Но я ведь не знала… Мне Витэк говорил… - Что я тебе говорил?! - Не ори на нее! – строго сказала Люська. - А я не ору! Только она меня неправильно поняла! Я не говорил, что у Жорика отнялись ноги! - Пить надо меньше, или наоборот, больше, - вяло сказал Нонка и взялся за гитару. - Брось свои дурацкие шуточки! – озлилась Катя. – Надоело уже! - Надоело – не слушай. - Пожалуйста, ребята, не надо так разговаривать, - тихо сказала Лизанька. – Наверно, мы, в самом деле, обидели Жорика. Но он знает, что мы не хотели… Он побудет один, подумает и обязательно вернется. Я уверена. - Завидую твоему оптимизму, - сказал Тадэк. – Надеюсь, Вася тоже не пессимист? - Полагаю, вы не хотите этим сказать, что это я во всем виноват? - Тадэк, перестань, пожалуйста, - тихо попросила Вика. - В общем, вы тут как знаете, а мне пора идти укладывать детей, - подня-лась Катя. - А что никто другой не может? – спросила Топочка. – Я своих на бабушку оставила. - У нас нет бабушки. Извините, ребята, я пойду. - Пусть идет, - сказал Нонка. – Она – не наша. - Спасибо, Ноночка, - сказала Вика. - Извини, я не подумал… - Я тоже пойду, - сказала Люська. - Ты что тоже считаешь себя не нашей? – спросил Нонка. - Нет, я тоже считаю себя матерью! – отрезала Люська. Я вышел за ней в прихожую. - Я останусь, Люська? Она стряхнула невидимую соринку с моего пиджака. - Только не пей много, ладно? И не торопись из-за меня… Я понимаю… Я тебя буду ждать. И чмокнула меня в губы. - До свидания! – сунулась она в комнату. Катя пошепталась с Нонкой и тоже простилась. Я проводил Люську и Катю до двери, а потом вернулся в комнату и, глянув в окно, увидел как они, взявшись под руку, переходили площадь. Вика, Топочка и Маша начали убирать со стола. Нонка тихо играл что-то грустное, Лизанька с Васей пересели на диван и о чем-то негромко говорили, Тадэк перелистывал «Литературную газету», Володька с Саней курили в форточку, а Индеец Федя сидел, тупо уставившись в одну точку и, напряженно сдвинув брови, о чем-то думал. А я почему-то не мог найти себе места. Не люблю я этого, когда все расползаются по углам… Я подошел было к Тадэку и хотел с ним поговорить, но он только буркнул что-то, не отрываясь от чтения. Лизанька и Вася были заняты друг другом, Нонка – гитарой, Саня и Володька – разговором, а с Индейцем разве потолку-ешь? Я решил помочь девчатам, взял блюдо с килькой и понес на кухню. Только я туда вошел и спросил Вику, куда поставить, как Маша-Растеряша толкнула меня в спину дверью и килька, выскользнув с блюда, посыпалась на мои брюки. - Господи, Витэк! – всплеснула руками Вика. – Иди сейчас же в ванную, сними брюки, замой теплой водичкой и протри порошком «Новость» - там, на полочке стоит. Я заперся в ванной, снял брюки, замыл теплой водой и начал протирать порошком «Новость», что стоял там, на полочке. А на душе у меня было тоскливо и противно.
ВАСЯ
Наконец, я покончил с брюками, повесил их на горячую трубу, змеей изогнувшуюся под ванной, опустил крышку унитаза, сел и стал ждать, пока они подсохнут. Не знаю, сколько прошло времени, потому что я глубоко задумался, только вдруг в прихожей послышались голоса. Лизанька и Вася говорили тихо, чтобы не было слышно в комнате и наверно думали, что я вместе с девочками на кухне, а я-то был всего в одном метре от них, за тонкой дверью и все слышал. - Что с тобой? – ласково спрашивала Лизанька. – Ты чем-то расстроен? - Да нет… Так… Душно. - А у меня прямо сердце разрывается… Никогда еще у нас не было такого разлада… Как ты думаешь, Жорик вернется? - Какое это имеет значение? – спросил Вася каким-то уставшим голосом. - Ну что ты! – поразилась Лизанька. – Ведь мы хотели,… чтобы в трудную минуту Жорка не был одинок. Вася громко вздохнул, и Лизанька замолчала. - Милая моя Лиза, - сказал он. – Человек всегда бесконечно одинок. В глубине души. Даже когда его окружают самые близкие люди. - Ты не прав. Это в тебе говорит горечь… Потому что в последние годы ты сам… - Ну, хорошо! – перебил ее Вася. – Оставим это. Не буду разрушать твоих иллюзий. Меня только удивляет, как это вы все умудрились до сих пор сохранить эту поразительную инфантильность. - Инфантильность? - А как это иначе назвать? Впрочем, я, кажется, понял, в чем дело. Это – щит от правды. Да, от той самой горькой правды, в лицо которой каждый боится смотреть. Вот тебе самый яркий пример – Тадэк. Помнишь, он говорил о своей наивной мечте – Нефертити. А дело в том, что он, как и все вы, прекрасно понимает, что уже никогда этому не бывать! Вот она, горькая правда. Но признаваться в этом не хочется, верно? И тут появляется эдакий добродушный кретин – Федя. «Ничего, прорвемся!» - говорит он. И что же? Все радуются, хватаются за эту соломинку, закрывают глаза на правду и верят, что это еще возможно… Смешно и грустно… - Вася… - тихо и удивленно сказала Лизанька. – А ведь ты злой. - Нет! – твердо возразил Вася. – И то, что ты сейчас сказала – это ведь тоже попытка уйти от правды. Тебе легче поверить в то, что я злой, чем в то, что я прав… Пойми, Лизанька, ты адаптировалась в этой среде, ты не замечаешь ее пороков. Посмотри на все трезвым, спокойным взглядом, и ты увидишь истину. - Трезвым? Спокойным? Но разве можно так смотреть? Ведь тогда ничто не будет волновать. Все станет безразличным… Вася негромко рассмеялся. - Это демагогия, Лизанька. Наивная романтическая демагогия, почерпнутая из плохой литературы… В жизни все сложнее… Сделай усилие, поднимись на одну ступеньку выше и посмотри по-новому на все, что здесь происходило. Три часа провели мы здесь с твоими друзьями. А теперь вспомни, о чем говорили? Можно подумать, что нет мира за стенами, что нет людей, кроме тех, кто собрались тут! Можно подумать, что нет на земном шаре прекрасного искусства и высокой науки, что нет великих загадок природы, что нет больших общественных проблем, - ничего нет! Одни лишь мелочи жизни! Прозвучала ли за весь вечер хоть одна свежая мысль, достойная обсуждения? Была ли затронута хоть одна тема, волнующая человечество? Может быть, разговор искрился остроумными шутками, тонкой иронией? Тоже нет! Даже в ситуации, которая в этом микромире выдается за трагическую - все было пошло! Возьми хотя бы такую деталь. Вот ваш Жорик переживает, как вы говорите, драму. Допустим. И о чем же он в душевном смятении думает? Чего хочет? Оказывается – колбасы. Ну, не смешно ли это? Хорошо. Я понимаю. Каждый в подобную минуту склонен к сентименту и экзальтации. Но ведь есть грань, которая отделяет трагическое от смешного, и только глупцы не ощущают ее. Можно как-то понять человека, который вспомнил вкус теплого, деревенского хлеба, запах ржи или сена, но кол-баса… с чесноком?! Над этим можно только посмеяться. А ведь весь вечер про-шел в разговорах такого рода. Пустых и нелепых. Скажи, только откровенно, разве я не прав? Что ты можешь возразить? - Не знаю… - совсем тихо сказала Лизанька. – Не знаю… Как-то все это страшно… - Вот здесь ты права. Это именно то слово. Вот почему я вышел… Страшно и душно… Кажется, еще немного – и эта тягостная пустота существования охватит меня самого так цепко, что не вырваться… А ведь всех здесь уже затянуло это болото… С особенным ужасом я смотрю на Вику. Она-то видела другую жизнь, перед ней открывались иные перспективы… А ведь еще немного, и она станет толстой матроной, наподобие этой официантки с глупым прозвищем То-почка, забудет обо всем, что было и что могло быть, а главными в ее жизни станут все эти ваши мелочи… Нет, я не могу допустить, чтобы и с тобой так случилось! Я хочу, чтобы ты жила полной, насыщенной человеческой жизнью, а не прозябала в ничтожных мелочах… Знаешь что, хватит! Хватит об этом! Сейчас я тебя поцелую, мы тихонько выйдем, поедем прямо на вокзал, купим билет на полуночный поезд и завтра утром будем в Москве. Для тебя начнется совсем другая жизнь, пройдет немного времени, и ты все поймешь. А к этим ребятам мы сохраним самые добрые чувства, потому что, в сущности, они ни в чем не повинны. Их сделала такими провинция. Это неизбежно случается с каждым, кто здесь остается. Это – как смерть. А ты будешь жить. Потому что я люблю тебя и увезу отсюда. Короткая пауза – наверно, Вася поцеловал Лизаньку, потом едва слышный шорох шагов, осторожный скрип двери и тихий щелчок английского замка, захлопнутого так, чтобы никто этого не услышал… А я сидел на унитазе, и казалось – вот-вот прошелестят обратно мягкие Лизанькины шаги. Но прошло минут пять, и я понял, что Лизанька ушла тоже.
ГОРЬКАЯ ЛОЖЬ
Я сидел не шевелясь, закусив губу, а в груди слева что-то переворачивалось, и мне хотелось встать, вышибить ногой эту проклятую тонкую дверь и крикнуть так громко, чтобы меня слышали не только ребята в комнате, не только жители нашего маленького Городка, но и все люди в огромном мире: «Это неправда! Это не так! Мы совсем не такие!» Но в то же время что-то другое, колючее и обжигающее вертелось в моей голове и больно жалило и насмешливо спрашивало: «Разве? А чем ты можешь возразить?» А ведь, в самом деле – что я могу возразить? Разве не повторяется в моей жизни каждый день одно и то же? Разве не жи-ву я изо дня в день одними мелочами? Разве в глубине души я верю, что Тадэк поедет в Египет и откроет тайны Нефертити? Разве Индеец Федя не ограниченный человек? А я сам? А все мы? Разве неправда, что за столом мы говорили о всяких пустяках? И может быть, в самом деле, смешно, что Жорику так не вовремя захотелось колбасы? Когда-то еще в десятом классе, наш математик Вячеслав Петрович рассказывал об одном осле, который стоял между двумя охапками сена и помер с голоду, потому что не мог решить, к какой охапке ближе. И вот сейчас я чувствовал себя совсем, как тот осел, и наверно, Вася посмеялся бы надо мной, как над Жориком, что в такую минуту я вспомнил о каком-то осле; но ведь я не виноват, что ничего другого не пришло мне в голову, и что я разрывался и не мог решить – в какой стороне правда… Потому что в словах Васи было что-то жуткое и ядовитое, а весь ужас был в том, что если подумать, то с виду это очень похоже на правду, ту самую горькую правду, от которой, как он говорил, мы всегда прячемся. Но, с другой стороны, я всей душой чувствовал, что это не так, что это - только похоже, что это какая-то хитрость, обман, видимость, а на самом деле все его жестоко подобранные слова – ложь! Противная, злая, горькая ложь…
КАКИЕ МЫ ЛЮДИ?
Я надел брюки и вышел. В комнате было полутемно, и тихо шептал телевизор. Экрана я не видел, только метались бледно-голубые отблески на мрачных лицах Сани, Володьки и Нонки. Маша с Топочкой, обнявшись, молча сидели в дальнем углу. Федя сгорбился на диване, а Тадэк стоял у окна спиной ко всем и, скрестив руки на груди, глядел на красную полоску заката. Я тихонько пошел на кухню. Вика сидела на табурете, опершись о стенку и, глядя в потолок, курила. Я сел напротив, взял из ее пачки сигарету и тоже закурил. Впервые за пять лет, с тех пор, как бросил. Конечно, у меня сразу закружилась голова, но зато перестало дрожать что-то внутри. Сумерки наплывали в раскрытое окно, несли с собой желтый запах осенних цветов, болотный аромат речных трав и привычную мелодию вечерних звуков: далекий лай собак, кваканье лягушек, автоматные очереди мотоциклов, мерное цоканье копыт, щебет детских голосов и едва слышное хрипловатое танго из той же самой радиолы, под которую проходили вечера нашей юности на танцплощадке парка культуры и отдыха… - Вика, - спросил я, - скажи, пожалуйста, что такое инфантильность? - Ну, как бы тебе сказать… Это когда взрослые ведут себя как дети… А по-чему ты спрашиваешь? - Это плохо – инфантильность? - В общем, да. Недостаток развития. - Скажи, Вика, а вот мы – Володька, Тадэк, Федя, я – мы все инфантильные? Вика подумала. - Что-то есть. Только, по-моему, это не совсем то… Мне кажется, что, став взрослыми, вы просто сохранили какую-то детскую живость чувства… Юность души, что ли… А это – очень хорошее качество. Признаюсь, я вам завидую, по-тому что у меня, кажется, его не хватает. - А тебе не кажется, Вика, что мы прячемся от жизни за этой «юностью души»? Может быть, мы нарочно оставили ее себе, чтобы не видеть своих неудач, невзгод, а, в общем, горькой правды, на которую не хочется смотреть, а? Вика улыбнулась. - Верно. Это, в некотором роде – щит. Только почему ты говоришь – прячемся? Разве щит нужен воину для того, чтобы за ним прятаться? Нет! Он нужен, чтобы отражать удары. И молодость духа это, по-моему, совсем не худший щит от жизненных невзгод и неудач. А что касается правды, то она, Витэк, не бывает горькая или сладкая. Правда – это просто правда, и любые эпитеты к ней неприменимы. А что это тебя потянуло на философские разговоры? Брюки свои отчистил? - Вика, ты, пожалуйста, не шути, а ответь мне серьезно на один вопрос. Ладно? Сейчас для меня это очень важно, понимаешь? - Ну, давай попробую. А что за вопрос? - Вот ты, Вика, росла и воспитывалась в другом месте и, как говорится, в другой среде. Ты у нас в Городке сравнительно недавно, у тебя еще свежий глаз… Вот скажи мне, пожалуйста, только честно – слышишь! – правду скажи, не горькую, не сладкую, а просто правду – какие мы люди? - Кто – мы? - Ну… Все, кто живут здесь всегда. Вика закурила новую сигарету и вздохнула. - Я, признаться, не совсем тебя понимаю, Витэк. Ведь все люди разные и нельзя говорить о них огулом… У каждого своя жизнь, свои недостатки и достоинства… - Это ясно, Вика. Но все же у нас есть что-то общее. Мы вместе выросли, вместе учились, у нас сложились одинаковые привычки, мы часто даже одинаковыми словами говорим… В общем, всякие такие мелочи… Так вот, тебе не кажется, что мы погрязли в этих несущественных, никому не нужных мелочах, что мы все, как говорится, провинциалы и мещане… - Ах, вот что! Поняла. Ну что ж, Витэк, начнем с того, что в Минске, где я провела всю свою жизнь, кроме последних лет, да и в Москве, где я часто бывала у родственников, мне встречалось ничуть не меньше мещан, чем здесь. Ведь давно известно, - это понятия не географические, а духовные. И, между прочим, мещанин рождается в человеке как раз тогда, когда в нем умирает вот эта юношеская живость чувств, о которой мы говорили… В основном, мещане и провинциалы – люди рассудительные и здравомыслящие. Один хороший английский писатель – Бернард Шоу – сказал, что здравомыслящие люди всегда стараются приспособиться к жизни, в то время как люди не здравомыслящие стараются приспособить жизнь к себе – поэтому всяким прогрессом мы обязаны людям не здравомыслящим… Так вот, если мы с тобой посмотрим на наших знакомых, то увидим, что они далеко не блещут здравомыслием. Зачем вам нужно было бросать свои дела и собираться сегодня? Ведь каждый понимает, все равно ничего изменить нельзя… Зачем нужно было тебе бегать вчера, собирать всех и уговаривать, зачем нужен был тебе этот синяк под глазом и неприятности с женой? С точки зрения здравомыслия все эти поступки не выдерживают никакой критики. - Ну ладно, Вика, это все-таки исключительный случай… Ну то, что Жорик приехал, и то, что мы собрались… Это потому, что мы друзья и все такое…Но ведь мещане тоже бывают между собой друзья? А как мы живем в обычной жизни? Каждый день? Какие мы тогда? - Ну вот, опять – «какие»?! Разные, Витэк. Конечно, жизнь нашего Городка не сравнить с жизнью Большого Города. Здесь действительно есть и косность, и медлительность, и вялость мысли… Но это не потому, что здесь живут одни мещане. Здесь, как и всюду, идет война между старым и новым, может немного иначе, может другими темпами, но идет, и новое, как везде, постепенно вытесняет старое… И жить здесь, пожалуй, труднее, чем в больших городах. Не каждый может. Но люди живут, работают, строят новое, изменяют жизнь к лучшему. А вот ты подумай – сколько по Союзу разбросано городков вроде нашего: неприметных, неказистых, провинциальных городков, в которых нет большой промышленности и гигантских строек, городков, названий которых многие никогда в жизни не слышат? А знаешь, сколько людей живет в этих городках? Шестьдесят миллионов! Я недавно читала результаты последней переписи. Шестьдесят миллионов – слышишь, Витэк? Это половина городских жителей Союза и четверть всего населения! Вот и выходит, что ты, Тадэк, Лизанька, Володька – в общем, все вы, вместе с другими такими же обыкновенными людьми – и есть один из четырех углов фундамента, на котором прочно стоит земля… А что касается мелочей… Знаешь, иногда, особенно, если речь идет о человеческих отношениях, бывает очень трудно провести грань, где кончаются несущественные пустяки и начинается что-то большое, что делает человека человеком, где бы он ни жил и чем бы он не занимался… Такие дела, Витэк… Она сильно затянулась, и на ее щеках образовались глубокие впадины, освещенные розовым огоньком сигареты. Задребезжала крышка вскипевшего чайника. Вика поднялась и выключила газ. - Пойдем-ка пить чай! – сказала она. – У нас еще есть Лизанькин торт. И вдруг я отчетливо услышал хрустальный звон, которого не было. Это рухнула и распалась на тысячу осколков невидимая стена, что отгораживала раньше меня от Вики.
БОКАЛ ВИНА
Вика вошла в комнату и зажгла люстру. Все зажмурились. - Хватит сумерничать! Выключайте телевизор и давайте выпьем чаю… О, что-то нас совсем мало осталось… А где Федя, Лизанька, Вася? - Да, где это Федька? – всполошилась Топочка. Володька заглянул в прихожую и ванную. - Ребята, а Индеец ушел! И входную дверь оставил открытой! - Господи! Я так и знала! – закричала Топочка. – Ну, вы поглядите! Он тут в темноте все думал о чем-то, думал, выдул последнюю бутылку водки, потом встал и вышел…И даже слова не сказал… Я ведь не побегу за ним – мало ли ку-да ему надо? А он – вот, пожалуйста! Ну, конечно, все ясно! За водкой побежал! Сейчас по всему городу будет рыскать, ввяжется в какую-нибудь драку… Нет, ну вы скажите, как с таким человеком можно жить? - Топочка, Топочка, спокойно! – постучал по гитаре Нонка. - Никуда он не денется! – сказал Саня. – А если попадет к нам в отделение, я, так и быть, выручу. Только не такой Федя человек, чтобы к нам попасть – будьте спокойны! Зазвонил телефон. - Ой, может Жорик! – вскрикнула Маша и уронила чашку. - На счастье! – сказал Володька и взял трубку. – Да. Кто, кто? Колхоз «Победа»?! – он повернулся к нам и пожал плечами. – Колхоз «Победа» желает с нами говорить… Алло, алло, говорите громче! Ничего не слышно! Кто?! А-а-а, это ты, Доктор! Ну, как дела? Что? Говори громче! Не понял! Не уходить? А мы не уходим. Нет, все здесь. Нет, пока не пришел. Мы тоже так думаем. Хорошо, ждем! – он положил трубку и пояснил, - Яша беспокоится. Просит, чтоб не расходились. Он уже выезжает. - Э, ребята, - шумно вздохнул Нонка. – Что-то на меня тоскевич напал… И выпить, похоже, нечего. - Увы, мальчики! – сказала Вика, - водки больше нет. Но есть на кухне бутылка вина, что принесла Лизанька. Хотите? - А кстати, где она сама, Лизанька-то? – спохватился Нонка. Я посмотрел на часы и сказал: - Лизаньки нет, ребята. И уже не будет. Через десять минут отходит поезд на Москву, а в нем уезжает наша Лизанька, и боюсь – навсегда… Сказал я это и сам испугался. Никогда не думал, что мои слова произведут такое впечатление. Все уставились на меня так, будто я какой-нибудь призрак с того света. - Брешешь… - недоверчиво прошептала Топочка. – Не могла Лизка вот так уехать…не попрощавшись… - А почему нет? – горько сказал Тадэк и усмехнулся одной половиной рта. – А почему, собственно, нет?! Он сунул в рот сигарету и быстро вышел на кухню. - Да нет, ребята, - сказал Саня, - по-моему, вы зря насчет Лизаньки-то… По-моему, нам надо радоваться, что у нее все хорошо сложилось…в личной жизни…наконец… - Ну, давай, радуйся! – предложил Нонка. – Чего же ты не радуешься? - Почему? Я радуюсь… - неуверенно сказал Саня. И снова зазвонил телефон. Володька подошел, и все повернули головы в напряженном ожидании. Но, когда я поворачивался, мой взгляд скользнул по стеклянной двери, ведущей в темную прихожую, и там я увидел такое, что уже не мог оторваться и как будто сразу оглох. И уже не слышал, с кем и о чем говорил Учитель, я ничего не понимал и ничего не видел, кроме этой проклятой двери, которая, как мутное зеркало, отражала кухню. А на кухне Тадэк одним ударом выбил пробку из Лизанькиной бутылки и дрожащей рукой налил полный большой бокал. Расплескивая вино, совсем, как водку вчера вечером, полюбовался им, а его худое, длинное лицо кривила все та же улыбка. Потом он поднес бокал к губам, снова резко опустил его и поставил, затянулся и выдохнул целое облако дыма, а я смотрел, затаив дыхание, как завороженный, и не мог оторваться. Тадэк медленно, очень медленно затушил сигарету прямо о подоконник, снова взял бокал, снова поднес его ко рту, и я понял, что уже ничего на свете его не удержит. Сейчас и никогда. И вдруг все изображение резко сдвинулось в сторону, и на его месте в черном квадрате двери появилась Лизанька.
ВНУЧКА БАЗИЛЕВИЧА
Я как будто пришел в себя, и все звуки сразу обрушились на меня. - Минуточку! Минуточку! – крикнул Володька. – Вот она пришла! Даю ей трубку. Он протянул трубку навстречу Лизаньке, и она медленно прошла через комнату под нашими молчаливыми взглядами, взяла трубку, подняла к уху и тихо сказала: - Алло! Она не отвернулась к стене, она продолжала стоять лицом к нам, она отвечала ласково и спокойно, а голос у нее был такой же нежный и грустный, как много лет назад, когда я однажды поцеловал ее… - Да. Я здесь, - говорила она. – Я ничего не думаю. Очень просто. Ты ведь не захотел переехать сюда. Даже ради меня. Я понимаю. Я понимаю. Я понимаю. Счастливого пути. Нет, не пожалею. Только может, поплачу, но это другое… Как хочешь. Ничего. Не беспокойся. До свидания. Потом в трубке запикали гудки, а Лизанька все еще держала ее возле уха и, наконец, снова едва слышно повторила: - До свидания… Потом она аккуратно положила трубку, посмотрела на нас и виновато улыбнулась. - Не надо сегодня об этом говорить, ладно? И никогда не надо. А разве Жорик еще не пришел? Ну, ничего, он наверно, скоро придет… Вот молодцы – и чай уже есть… И торт… Знаете, я этот торт сегодня утром заказывала… Целый час уговаривала, чтобы к вечеру сделали… А у них было много заказов, и они сначала не хотели… Но он хороший на вид получился, правда? И совсем свежий… Садись сюда, Витэк, а ты, Маша, сюда… И вы, мальчики, садитесь… И Вика тоже… А где Федя и Тадэк? Вы не стойте и не смотрите на меня так… Вы садитесь, а я вам новость расскажу… Очень хорошая новость. Я сейчас возвращалась и встретила старика Базилевича… Он шел с переговорной… Его внучка из Новосибирска вызывала… Она сегодня вышла замуж за этого музыканта… В одиннадцать часов утра… Говорят, было очень много цветов и весь эстрадный оркестр, в котором он работает, пришел во Дворец бракосочетаний… И было много музыки и вообще очень весело… А старик Базилевич такой счастливый, что прямо плачет от радости… И подарил мне цветок… Славный старик… И я тоже с ним смеялась и плакала… От радости… Что все так хорошо кончилось… Лизанька говорила это и, улыбаясь, а слезы катились по ее щекам и падали прямо в чашку с чаем, но она этого совсем не замечала… И тут вышел Тадэк. Он направился к столу и очень осторожно поставил перед Лизанькой тот самый полный бокал вина, который я видел в его руке на кухне несколько минут назад…
И ВСЕ МЫ ВМЕСТЕ…
- Ой, Тадэк, милый, спасибо… Только почему мне одной? Давайте все вместе выпьем… Это то вино, что я принесла, да? Это хорошее вино, настоящее… Мне мама из Крыма прислала две бутылки… Одну мы выпили с … Ну это уже неважно… А вторую – я вот принесла… Вика, ты всем поставь рюмочки: и Жорику, и Яше, и Феде… Они сейчас придут… А я всем отолью немного из этого бокала… А уж потом, когда все соберутся, допьем остальное за то, чтобы все было хорошо… - Ну! – одобрительно сказал за нашими спинами Индеец Федя и, широко улыбаясь, шагнул к столу. - А где это ты шлялся, интересно? – спросила Топочка, вытирая заплаканные глаза. - Надо было, - ответил Федя. - Ну что же, выпьем, - сказал Володька. - Как? Без меня? - Ну вот! – радостно воскликнула Лизанька, смеясь и плача, - я же говорила! Я же говорила!! Ну, конечно, это был Жорик. Такой же, как всегда, только просто чуть-чуть постаревший… Как ни в чем не бывало, он подошел к столу, сел на свое место и спросил таким тоном, будто никуда не уходил, и словно ничего особенного не произошло: - Машенька, ты говорила, у тебя там есть домашняя деревенская колбаса… - Боже мой! – вскочила с места Маша. – Я и забыла! Где же моя сетка? Ни-кто не видел? В этот момент я смутно осознал, что в словах Жорика что-то не так, но не сразу понял, в чем дело… Нонка бросился на кухню и принес обе Машиных сетки. - Ой, Жорик! Ты себе не представляешь, как я рада, что тебе захотелось этой колбасы! – приговаривала Маша, выкладывая на стол разные свертки. – Ты знаешь, сестра пристала – возьми да возьми! А я ей говорю – зачем она мне? У нас ее никто не ест! Вот она! Нет, это Валькин купальник. Это просто замечательно – она такая душистая с тмином… Вот! Ой, нет, это не то… Наверно, это! Нет,… Господи, куда же она девалась? Маша выложила на стол все пакеты из обеих сеток, и ни в одном из них не оказалось домашней деревенской колбасы с тмином… - Ну-у-у! – закричали мы хором. – Ну, Маша! Ай, да Маша! - Да нет же, ребята! Я, честное слово, ее привезла! – оправдывалась Маша. – Как сейчас помню: укладывала я сетки, а сестра стояла рядом. Ну, ясно вижу, как она протягивает сверток и говорит: «Это колбаса наша. Домашняя. Я. Говорит, ее в тот целлофан завернула, в котором ты мне платье привезла!» А этот сверток я поглубже на дно запихнула, чтоб не запачкать чего, если жир потечет… - Да вот же она! – торжествующе крикнул Нонка и вытащил из кучи свертков пакет, завернутый в знакомый мне целлофан. - Ну вот! Конечно, есть! А вы сразу на меня: «Маша-Растеряша! Маша-Растеряша!» Ишь, какие! А я вот совсем не растеряша! Маша широким жестом развернула целлофан, и на столы вывалилось то самое серое шерстяное платье, которое я нашел возле колонки Яблонских… Маша чуть в обморок не упала, а мы прямо грохнули. И тут на пороге появился Яша. - Ребята! – сказал он, краснея и улыбаясь. – Какие вы молодцы, что подождали меня. А я ведь быстро, правда? Свинья-то разродилась. Представляете – целых двенадцать поросят! А потом мы с этим дядькой проехали по всей деревне на мотоцикле – и знаете, что я достал?! Никогда не угадаете? Яша выложил на стол промасленный сверток, и нам вовсе не нужно было гадать, что в нем завернуто… - Ну вот, всем понемножку разлила, - сказала Лизанька и протянула Тадэку бокал. – Давай и с тобой поделюсь… - Не надо, Лизанька, - ответил Тадэк. – Ты уже и так со мной поделилась. Когда пришла. - Все в сборе, - пробормотал Федя и поднялся с места. - Ты куда? – схватила его за рукав Топочка. - Дверь закрою. На предохранителе стоит. И тут я осознал, что удивило меня в словах Жорика. Дело в том, что Маша сказала про колбасу уже после его ухода, и он не мог знать, что она ее привезла. Конечно, все это мелочи, о которых может и не стоит говорить, но только, когда Федя вернулся, я пнул его ногой под столом и подмигнул. - Ну! – ответил он. И никогда еще в таком коротком слове я не слышал такого глубокого смысла.
ВСЕ ХОРОШО
В тот вечер мы просидели очень долго и разошлись, когда уже начинался рассвет. Володька и Вика, обнявшись, махали нам рукой из своего окна, а мы по-стояли немного посреди площади, помахали им в ответ и разбрелись в разные стороны, кому с кем по дороге: Яша, Маша и я – в одну, Саня, Нонка и Жорик – в другую, Федя с Топочкой – в третью, Тадэк с Лизанькой – в четвертую… Им было идти дальше всех, и наверно, когда мы уже были дома, они только подходили к своей окраине, хотя вообще-то ходьбы туда всего каких-нибудь полчаса, потому что в нашем Городке – все близко… На кухне горел свет, а на крыльце, обхватив руками, колени сидела Люська и ждала меня, глядя на розовеющее небо. Я подкрался на цыпочках к калитке и долго любовался ее задумчивым лицом. Потом я нечаянно задел калитку, и она скрипнула. Люська вскочила, бросилась навстречу, повисла на моей шее, и мы поцеловались так, как целовались под тем дубом в Ореховке, когда ездили навещать Люськину тетку тринадцать лет назад… - Ну что там? – тихо спросила Люська. - Все хорошо, - ответил я и шепотом, в самое ухо задал ей глупый вопрос. – Ленка уже спит?
МЕЛОЧИ ЖИЗНИ
- Привет, тетя Катя! «Жигулевского» бутылочку! - Нету «Жигулевского». «Рижское». Вот так всегда. Хочется тебе «Жигулевского», так его нет… - Ну, что там, - внучка Базилевича вышла замуж или нет? – интересуется тетя Катя и выкладывает на разбитую тарелочку для сдачи мокрые медяки. - Вышла, - отвечаю я. – Не надо. - Слава тебе, господи! А то я уж думала, пропадет девка, - радуется тетя Ка-тя и протягивает мне вместо сдачи «Школьную» конфету. – А это точно? - Точно, - внушительно говорю я и открываю бутылку зубами. - Зубы сломаешь, - говорит тетя Катя и вдруг вспоминает: а что это ты мне сегодня бутылку сдаешь, а не сразу – в пятницу? И куда это ты бегал, как угорелый? Случилось что? - Да нет, ничего не случилось, тетя Катя! Так – мелочи жизни! – отвечаю я на ходу и отпиваю первый глоток. Потом я вхожу в пустую парикмахерскую, кладу на Бронин столик конфету, машинально говорю: «Привет от тети Кати!», возвращаюсь на порог и, прислонившись к косячку, стою себе в расстегнутом халатике и гляжу на улицу, не-торопливо потягивая чуть теплое, душистое пиво. И разные мысли бродят у меня в голове, но преимущественно – хорошие мысли и интересные… Вот сказал я тете Кате: «Ничего не случилось!» И в некотором смысле это так. Вроде и, правда, - мелочи, все, что было… Но как вы себе хотите, а только для меня, например, очень важно знать, что с Жориком полный порядок, что он завтра будет готов к тому, что его ждет. И важно для меня, что Тадэк бросил пить, а после того, что я видел вчера в черном квадрате стеклянной двери, я уверен, что это уже всерьез… И сейчас я почти не сомневаюсь, что он, в самом деле, отгадает загадки Нефертити и всяких там египетских пирамид… А вот Лизанька так и не вышла замуж, и мне от этого немного грустно, но с другой стороны даже хорошо, что она не вышла за этого Васю, который ничего в жизни не понимает и, по-моему, никогда уже не поймет… А Топочка вроде помирилась с Федей и, может быть, наконец, у них все наладится… Хотя один клиент из таксопарка говорил мне сегодня, что Федя заходил к ним позвонить по телефону и спрашивал у директора ресторана, точно ли это, что Топочка работает во вторую смену… Потом я снова вспоминаю Жорика и его слова про самое главное. И я знаю, что хотя первый тайм уже позади, а счет далеко не в нашу пользу, игра не кончена и никто из нас не покинул поля… А еще я думаю о том, какие же мы все таки люди, и очень мне хочется научиться как следует отличать действительно несущественные мелочи жизни от тех, про которые так здорово сказала Вика… Ну, тех, - помните? – которые делают человека человеком, независимо от того, где он живет и чем занимается…
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 3
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
.
- участник сейчас на форуме